Наглец

Не говорить же ему, что даже это не исправит Полину, хотя мне казалось, что она начала таять и скидывать свою маску бездушной стервы. В общем, все те полторы недели, что она скрывалась от меня, я беспросветно бухал, не ночевал дома и забросил учёбу. Родители были в шоке и не могли понять, что со мной происходит, а мне было слишком похер, чтобы заморачиваться на объяснения. Парни тоже не понимали, в чём дело, и пытались меня контролировать или как-то удержать, да только нихрена у них не выходило. Я потерялся в пьяном угаре после того, как в одном из ночных клубов увидел неоновую вывеску над баром «Я возьму всё вино на себя». И я решил «А почему бы, собственно, и нет?», правда, до вина дело так и не дошло: в ход шли напитки с градусом куда выше винного. Но кальвадос я пил только один вечер, потому что когда под ним услышал ремикс на песню Сати Казановой и Doni — откуда я их вообще знаю?! — «Я украду» и разревелся как девчонка, стало понятно, что кальвадос мне больше друг. Хотя с ромом была та же херня, и я решил, что с выпивкой пора заканчивать, пока меня не потянуло сменить ориентацию.

Парни упорно отказывались бухать вместе со мной; пару раз у нас даже были нешуточные стычки, доходившие почти до рукоприкладства — ладно хоть у Макса хватило способности не терять головы, иначе не знаю, чем бы всё это закончилось. Такое, конечно, и раньше случалось — мы частенько били друг другу морды в двух последних классах старшей школы — но тогда мы были просто подростками, в которых бурлил тестостерон, а сейчас большинство из нас обзавелись семьями и набрались ума, и из-за этого вся эта ситуация казалась ещё хуже. Я «отбивался от стаи», если цитировать Шастинского, и «вёл себя как полный мудак» по словам Егора. Я не мог спорить ни с тем, ни с другим, потому что даже в пьяном угаре отдавал себе отчёт в том, что они совершенно правы. Но стоило мне услышать песни вроде «Элджей — Я хочу тебя на 360» или «Jah Khalib — Твой вид сзади», как у меня рвало крышу, потому что я идентифицировал подобную музыку с Полиной. Я вспомнил свою «молодость» и частенько кочевал по крышам ночью, словно самоубийца, или гонял на высоких скоростях по нашей старой трассе, но только под хорошей дозой адреналина мне становилось легче.

Вот и сейчас я направлялся в сторону той заброшенной дороги, когда снова зазвонил телефон. Не знаю, почему именно в этот раз я решил снять трубку.

— Чего тебе? — бурчу Лёхе, который на моё недовольство только фыркает.

— Дуй домой, я уже полчаса под твоим подъездом торчу.

— Что-то случилось?

— Поговорить надо — срочно.

Подробности получить не успеваю, потому что Шастинский бросает трубку, но тон его голоса мне почему-то не нравится до такой степени, что вдоль позвоночника ползут ледяные мурашки.

Как в ужастике, чесслово.

О том, что что-то случилось, я понял уже на подъезде к дому — потому что в моём дворе был не только Лёха, но и Кир, Макс и Егор. Мои брови ползут куда-то к затылку, когда я замечаю совершенно затравленный взгляд Романова.

Какого хера вообще происходит?

В мою квартиру мы поднимаемся совершенно молча — даже Шастинский молчит, как воды в рот набрал — и это только усугубляет ситуацию.

Значит, дела хуже некуда.

И, судя по тому, что именно Романов опущен ниже некуда — проблемы именно у него.

Дома зажигаю свет во всех комнатах — с ним как-то не так мрачно, что ли — и без слов вытаскиваю из холодильника пять бутылок пива. Романов осушает половину, прежде чем начать говорить.

— Никита умер.

Два слова, от которых мои внутренности скрутило в тугой узел, потому что старший брат Кира хоть и был засранцем, всё же он тоже человек, да к тому же член семьи моего лучшего друга. Такое кого хочешь подкосит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌— Что случилось? — хрипло спрашиваю, потому что голос внезапно пропал.

— Передозировка, — выдыхает Кир, и я замечаю слёзы на его ресницах. — Врачи говорят, что он сам…

— Самоубийство? — округляет глаза Ёжик.

Романов кивает и опускает голову.

— Это ведь ещё не всё, да? — щурится Макс.

Кир качает головой.

— Сегодня я получил от него письмо — его доставили уже после того, как он… — Романов вскакивает на ноги, потому что нервы — штука серьёзная. — Я знаю, почему он сделал всё то, что сделал.

Вот это новости.

* * *

Кир вытаскивает из заднего кармана смятый листок бумаги, исписанный неровными буквами — хотя, помнится, у Никиты всегда был каллиграфический почерк — и протягивает его мне. Некоторые строчки перечёрканы — видимо, Ник не знал, с чего начать и как донести до брата истину, но у меня при виде этого клочка бумаги в горле встал ком.

А когда я начал вчитываться в содержимое — и вовсе лишился дара речи.

— Это всё ради меня, — глухо роняет Кир, приковывая к себе четыре пары глаз, и вытирает ладонью слёзы, которые уже бесконтрольно текут по его щекам.

Таким я его видел впервые.