Наглядные пособия

Рослый паренек с длинными, вислыми руками и мочками ушей снимает берет, достает из-под внутренней ленты синего лебедя-оригами, держит его на вытянутой ладони, точно приглашая к взлету. Наклоняюсь, внимательно изучаю игрушку. Это подарок? А если да, то чего ждут взамен? Костлявое колено парня упирается мне в бедро, но, возможно, это случайность. Он сжимает кулак и вновь раскрывает ладонь. Бумажный лебедь смят, мальчишечьи пальцы смыкаются вокруг него точно лепестки какого-то омерзительного цветка. Он бросает лебедя в рот, задумчиво жует, глотает, облизывает губы — прямо-таки пурпурные. В горле его что-то странно булькает — этакое низкое, утробное мурлыканье.

Он указывает на мою левую грудь.

— Американа?

— Канадка. Он озадачен.

— Канада, — поясняю я.

Он повторяет по слогам: «Ка-на-да». Слово прокатывается по рядам раскачивающихся мальчишек взад и вперед, пока не входит в их коллективный словарь и не закрепляется там на веки вечные. Мальчуган поменьше поднимается на цыпочки и шепчет что-то прямо в вислое ухо рослого парня.

Рослый парень пошевеливает над головой длинными пальцами.

— Снег?

Я помаваю пальцами в ответ.

— Снег.

Трамвай подъезжает к пригородной станции. Вытягиваю шею, пытаясь прочесть проплывающую мимо английскую надпись: «ИТИХАРА». Ни города, ни деревни, одна только одинокая платформа в обрамлении ярких рекламных щитов. Снова — хор «хэрро», и мальчишки гурьбой вываливаются из длинного вагона, оставляя меня в одиночестве. Вагон трогается; вижу — ребята уже у билетной кассы. Они снимают береты и в унисон кланяются; трамвай ползет в гору.

Курама — конечная остановка. Вынимаю нарисованную от руки карту, что Леке прислал мне по факсу, иду через горную деревушку, состоящую главным образом из сувенирных лотков и ресторанчиков, битком набитых японскими туристами. Если получу место, на обратном пути непременно куплю коробку самых моих любимых соевых конфет.

Дорога из города петляет через густой, однако аккуратно спланированный сосновый лес, солнечный луч лишь изредка роняет блик на устланную хвоей землю. Поднявшись по крутому склону, вижу оранжевые тории[45] и длинные каменные лестницы, уводящие к крохотным храмам. А может, к святилищам. Каждые несколько минут мимо проезжает машина, чуть сбавляя скорость, чтобы пассажиры могли всласть полюбоваться на здоровенную гайдзинку, которая сдуру полезла в гору в облегающем полотняном платьишке и туфлях-лодочках.

Пройдя милю или около того, вижу: долина расширилась и на узкой прогалине почти у самой вершины горы Курама раскинулся школьный комплекс «Чистых сердец» — розовые оштукатуренные здания, веером отходящие от хрупкой золоченой пагоды. Целый ряд ворот-тории, с сотню, никак не меньше, тянется вверх по склону, ограждая каменную лестницу. Прыгаю через две ступеньки. В проемах между тории мелькают деревья и кустарник. На полпути наверх колокола начинают вызванивать «Чужие в ночи» в аранжировке Бузони[46].

К тому времени как я поднимаюсь на самый верх лестницы и выныриваю из туннеля тории, колокола переходят на бравурную вариацию «Темы Лары» из «Доктора Живаго»[47]. Передо мной — парковочная площадка, совсем пустая, если не считать нескольких машин и трех туристских автобусов. С другой ее стороны — прихотливо украшенные золотые ворота. Между ними и парковкой — узкая полоска сада. Деревья и кусты, подстриженные в форме шахматных фигур, уводят мимо цветочных часов. Большая стрелка — на красной капусте, маленькая — на куртинке розовых маргариток, так что времени, надо думать, четверть десятого. Я опоздала.

В сторожке привратника никого нет. Пытаюсь громыхнуть золочеными воротами, однако ворота закреплены наглухо. За воротами стайками бегают девчушки в коротких клетчатых юбках в складку, белые блузки с длинными рукавами в ярком солнечном свете так и ослепляют чистотой. И все — в беретиках, в розовых, пурпурных, зеленых, синих, даже несколько золотых есть. Хочу их окликнуть, но как? Коннитива?[48] Полной дурой себя почувствую. Кроме того, девочки меня игнорируют, даже те три в зеленых беретах, что идут к воротам с ведром мыльной воды. Они опускаются на колени прямо на мелкий гравий и надраивают золоченый металл зубными щетками «Люсит». Господи милосердный, небось совсем спарились в этих своих беретах, юбках и плотных зеленых гетрах, однако ж ни одна даже не вспотела, а я вот стою по другую сторону золоченой решетки, и щеки у меня блестят от испарины, а на ткани между титьками проступило влажное пятно Роршаха[49].

Улыбаюсь девочкам сквозь решетку и шепчу: «Коннитива». Те не поднимают глаз, хотя одна, по всему видно, с трудом сдерживает смех. «Сумимасэн», — шепчу я. Хохотушка поднимает глаза. Я складываю ладони, кланяюсь и говорю: «Отведите меня к вашей начальнице». Девочка прикрывает рот ладошкой и бежит через двор. Ее товарки продолжают мыть и чистить — шкряб-шкряб-шкряб, — отдраивая золотые розетки с завитушками и аккуратно промокая их досуха мягкими белыми тряпочками.