Наглядные пособия

А в следующий миг земля у нас под ногами превращается в желе. Она волнуется, колышется, извиваясь, уходит из-под ног. Предводитель моей когорты, забыв о застенчивости, вспрыгивает на меня и обвивает мой таз лохматыми серебристыми лапами.

— Оро, что?..

С вершины горы доносится скрежет. Серая глыба размером с фургон срывается с места и медленно катится в нашу сторону. Камешки поменьше и щебень с грохотом сыплются вниз точно затвердевший дождь. Ряд елей на хребте над нами вибрирует и с треском рушится. Мама-мартышка с малышом на спине цепляется за мою лодыжку.

Я абсолютно спокойна. Даже счастлива. Чтобы встретить смерть, место не из самых худших.

Оро открывает рот и поет: «Bleu, bleu, l’amour est bleu…»[116]

Душещипательная французская песенка времен моего отрочества. Поднимаю глаза на него: земля ходит ходуном вверх-вниз.

— Откуда ты ее знаешь?

— Это один из хитов моей матери.

Глыба отскакивает от скального выступа над нашими головами и обрушивается на землю в нескольких футах от нас. И хотя земля еще колеблется и прогибается, валун стоит смирно, не рыпается. Камни и галька со свистом проносятся мимо и срываются в пропасть.

Земля под нашими ногами снова недвижна — и кажется еще более необъятной, чем прежде.

— Славное землетрясение, — говорит Оро, пока мартышки с него слезают. — Не особо сильное.

— Славная песенка, — отвечаю я. Мой парнишка отпускать меня, похоже, не собирается. Скалит белые зубы, когда я сдвигаю его левую лапу с того места, где ей не место.

После ужина Оро провожает меня по крытой галерее, что ведет от основного строения к маленькому деревянному павильону без окон. Мы, должно быть, смотримся ужасно по-японски: семеним по свистящим доскам в лунном свете в наших белых юката, испещренных темно-синими квадратиками. Внутри — суровая простота: кедровые, с выбранными пазами стены и наклонный потолок, дверь на колышках, вдоль одной стены — скамейка, а в центре — деревянная бочка высотой почти с меня; к ней подводят ступеньки. К потолку тянется дым. На верхнюю ступеньку кто-то поставил поднос с керамическим кувшином и двумя лакированными блюдцами.

Оро извлекает из складок одежды небольшую блестящую коробочку. Открывает ее, выкладывает на скамейку стеклянную трубочку, наполненную серебристой жидкостью, и набор шприцев.

— Мы ведь не ширяться собрались? — спрашиваю.

— Только не в вену, — уверяет Оро. — В мышцу. Безопасно, но приятно. С «Пустотой» так лучше всего. Сразу забирает.

— Не знаю, Оро. Я не игловая.

— Я тоже. Это очень просто. Ты же знаешь, как колоть витамины?

Я качаю головой.

— Витамины я пью в таблетках.

— Все о’кей. Не хочу тебя пугать.

До чего странно. С Питером, — как ему шло его имя! — я в жизни не испытывала потребности разделить ширево. Это был его кусок радости, а я — так, «на подхвате». А теперь вот, даже если Оро предложит мне колоться внутривенно, так я завсегда. Хочу быть с ним, остальное не имеет значения. А ведь он даже этого не просит.

Наконец говорю: «Пустота — это все», — и оголяю бедро.

Оро вставляет иглу в конец трубки, смотрит, как стеклянный цилиндрик наполняется серебром. Ногтем указательного пальца постукивает по стеклу, выбрасывает несколько капель в воздух и вводит иглу мне в плоть. Чувствую, как жидкость вливается в меня и, пульсируя, растекается под кожей.

Спустя какое-то время он указывает на перед моего юката. Опускаю глаза. Над обеими моими грудями — влажные круги.

Оро развязывает на мне пояс и распахивает ткань. Соски сочатся вязкой жидкостью, прозрачной, точно слезы.

Он проводит языком по левому соску.

— Молоко, — говорит и вновь принимается сосать. — Восхитительно, — молвит несколько минут спустя и переходит ко второму, не менее округлому.

Когда молоко иссякает, Оро вытирает губы и широко усмехается. Берет шприц, вводит остаток «Пустоты» себе в ногу.

— Ох, хорошо.

Развязывает пояс на себе, сбрасывает кимоно. Теперь моя очередь пососать. На вкус он — как море.

— Мы пойдем в купальню? — спрашивает Оро.

— Нет, если я обварюсь там до костей.

Он стягивает кимоно с моих плеч, одежда беспорядочной грудой падает на пол. Поднимаюсь вслед за Оро по недлинной лестнице.

— Все будет хорошо, — обещает он и нажимает на кнопку в панели, вделанной в бок бочки. Потолок раскалывается надвое, раздвигается, взгляду предстает длинное облако, что вот-вот пронзит полную луну.

— Смотри. — Оро указывает на прозрачную дымящуюся гладь воды. — Даже луну видно.

Все, что я вижу, — это отражение его лица в воде, подсвеченное луной.

— Что ты чувствуешь? Эта шутка уже устарела.

— Ничего.

— Ныряй быстро, как угорь.

С открытым потолком ощущение такое, будто входишь в неподвижность самой знойной летней ночи — погружаешься и словно растворяешься. Слишком горячо, просто не выдерживаешь, слишком поздно, уже и не двинешься.

Он рядом со мной, он внутри меня, уткнулся в мою грудь под водой. Я кормлю его грудью, думаю, что он вот-вот вынырнет, чтобы отдышаться. Тут меня осеняет: может, ему это и ни к чему.