Нагота

11. Именно в том, что касается этих двух основных вегетативных функций – размножения и пищеварения – проблема физиологии тела славы достигает критической отметки. Если и вправду органы, отвечающие за эти функции, – семенники, пенис, влагалище, матка, желудок, кишечник, – непременно будут фигурировать в воскрешении, то как следует понимать их функцию? «Целью произведения потомства является преумножение рода человеческого и вскармливание, укрепление сил су щества. Однако после воскрешения человеческий род достигнет идеальной численности, предначертанной Богом, и тело не будет больше ни уменьшаться, ни расти. Следовательно, размножение и питание не будут больше иметь смысла».

И всё же невозможно представить себе, чтобы соответствующие органы были совсем незадействованными и пустыми (supervacanei), ибо в совершенном естестве нет ничего напрасного. Именно здесь впервые робко формулируется вопрос иного назначения тела. Стратегия Фомы Аквинского очевидна: речь идёт о том, чтобы отделить орган от его специфической физиологической функции. Задачей органов, как и любого другого инструмента, является их деятельность; однако это не значит, что если производится меньше действий, то существование инструмента напрасно (frustra sit instrumentum). Орган или инструмент, лишённый возможности действовать и пребывающий, так сказать, в состоянии временной остановки, как раз поэтому и приобретает некую функцию наглядности, отражая качества, присущие приостановленному действию. «Инструмент служит, по сути, не только для выполнения какого-либо действия, но и для выражения его качеств [ad ostendendam virtutem ipsius]». Как и в случае с рекламой или порнографией, где симулякры товаров или тел привлекают к ним внимание постольку, поскольку воспользоваться ими нельзя, а можно лишь на них смотреть, так же и незадействованные половые органы в основном демонстрируют силу или качества способности к размножению. Тело славы – это тело, существующее для наглядности, его функции не выполняются, а лишь демонстрируются; и слава в данном смысле образует единое целое с бездействием.

12. Можно ли говорить в связи с неиспользованными и непригодными к использованию органами тела славы об ином назначении тела? В Бытии и времени[128] неприменимые инструменты – к примеру, сломанный, а значит, непригодный молоток – выходят из конкретной области Zuhandenheit[129], подручности, постоянной готовности к возможному использованию и оказываются в области Vorhandenheit[130], простого бесцельного наличия. Впрочем, это не подразумевает иного способа применения инструмента и лишь утверждает его существование вне возможности использования как таковой, которую философ сравнивает с господствующей в сегодняшнем мире отчуждающей концепцией бытия. Подобно человеческим орудиям труда, рассыпанным по полу в ногах меланхоличного ангела с гравюры Дюрера, или игрушкам, которые дети бросили после игры, предметы, отчуждённые от их применения, выглядят загадочно и даже зловеще. Точно так же, пусть вечно бездействующие органы в телах блаженных и демонстрируют свойственную человеческой природе репродуктивную функцию, они всё равно не предполагают иного назначения. Рассчитанное на наглядность тело избранных, каким бы «органическим» и реальным оно ни было, оказывается полностью вычеркнутым из сферы применения. Возможно, нет ничего более загадочного, чем восславленный пенис, ничего более призрачного, чем чисто доксологическое влагалище.

13. С 1924-го по 1926 год философ Зон-Ретель жил в Неаполе. Наблюдая за поведением рыбаков, возившихся с моторными лодками, и автомобилистов, пытавшихся заставить свои старые машины сдвинуться с места, он сформулировал теорию техники, которую в шутку назвал «философией сломанного» (Philosophie des Kaputten). По словам Зон-Ретеля, для неаполитанца вещи начинают работать только тогда, когда они уже непригодны. Иначе говоря, он начинает по-настоящему использовать технические устройства лишь с того момента, как они перестают работать; невредимые вещи, которые исправно функционируют сами по себе, вызывают у него раздражение и неприязнь. А вбив деревянный клин в нужное место или же стукнув в подходящий момент кулаком, он может заставить механизмы работать, исходя из его собственных желаний. Как считает философ, в этом поведении кроется гораздо более глубокая, по сравнению с общепринятой, технологическая парадигма: настоящая техника начинается лишь там, где человек может противостоять слепому и враждебному автоматизму машин, научившись произвольно менять их место и предназначение, как мальчик с какой-нибудь улицы Капри, что приспособил мотор сломанного мотоцикла для взбивания сливок.

Альбрехт Дюрер. Меланхолия. 1514

Томас Джонс. Стена в Неаполе. 1782