Нагота

— Просто так, потехи ради?

— Еще чего! За деньги.

— Профессиональный громила?

— Да нет! Кассир в похоронном бюро. Заказы принимает. У нас это службой быта называется.

Похоже, что встреча с ревнивым кассиром казалась вполне вероятной. И то, что Либа заранее его предупредила, можно понять. Но все вместе взятое звучало как-то несерьезно. Неужели она потешалась над ним? Что-то не верилось. Тон был почти дружеским.

— Одним словом, я могу надеяться, что меня тут же и похоронят?

— Навряд ли.

— Жаль. Места дивные. Помните, в песне поется: «Я хотел бы умереть на Гауе».

— У нас и больница стоит в живописном месте.

— А посетителей пускают три раза в неделю?

— К тяжело пострадавшим — каждый день.

— Не обременительны для вас будут столь частые посещения?

— По мне, хоть сейчас отправляйтесь в Ригу и завещайте свой скелет анатомическому музею.

Она перешла на «вы», и это, должно быть, означало, что он зачислялся в некий более низкий разряд. Во что бы то ни стало нужно заставить ее улыбнуться, или он будет последним кретином.

— Спасибо. Ваш драгоценный совет тоже прикажете отнести к услугам службы быта?

— Как хотите. Совет есть совет.

— В таком случае я перед вами в долгу. За бытовые услуги принято платить. (Черт подери, что он городит! Про деньги вспомнил! Совсем заговорился!)

— Ладно, чего там. Да у меня и квитанций нет при себе. А потом ведь все равно вы моего совета не послушаетесь.

— Вы уверены в этом?

— Еще как. У вас на подбородке ямочка. Упрямый характер — верная примета. Моя покойная матушка, цыганка Юля Марцинкевич из Чиекуркалнса, была в округе лучшей гадалкой.

— В таком случае среди цыганок нашей республики вы самая светлая блондинка.

— Вы ко всему еще и ненаблюдательны. Не блондинка я, а шатенка. Потому что мой отец был немец. В годы оккупации он должен был пристрелить мою мать, а вместо этого он с нею укрылся в лесу.

— Почти как в «Кармен».

— Да, а потом его самого расстреляли...

Уж если Либа была цыганкой, он вполне мог сойти за татарина. Глаза, правда, у нее были большие, черные, как сливы.

— Вы и гадать умеете?

— Я не гадаю. Насквозь вижу. Или чувствую. Словами этого не объяснишь.

— И что же вы чувствуете? Скажем, обо мне?

Усмехнувшись, Либа стала подпевать мелодии танца, умышленно медля с ответом. За ее насмешливым взглядом скрывалась озабоченность.

— Плохи твои дела. Тебя водят за нос...

Значит, вчера все слышала.

— Кто это водит?

— Захочешь, узнаешь.

— Интересно — когда?

— Скоро. Сегодня. Завтра... Не знаю.

— И как, по-вашему, я должен поступить?

Либа запела еще громче, с беспечным озорством, продолжая кружить его, все больше беря на себя роль партнера.

— Поступай как знаешь. Я бы на твоем месте уехала. Не люблю, когда водят за нос. Но тебе-то, может, нравится?

Что-то цыганское в ней все-таки было. Она умела зубы заговаривать. Еще немного, и он бы ей открылся. Как доверчивый теленок.

— Что-то Женька ваш не показывается...

— А он и не покажется, здесь чересчур светло и мильтоны на каждом углу.

— А хотелось бы с ним познакомиться. Так, на всякий случай.

— Нас ведь тоже не знакомили.

— Пустая формальность, меня зовут Янисом Круминем, приехал в Рандаву устраиваться на работу. Участковым в отделение милиции.

Отчаянным всхлипом саксофона фокстрот испустил дух. Либа, точно отряхивая пыль, провела ладонью по своему красному жакету.

— Неправда, — сказала она. — Вы Александр Драйска. Наполовину тоже цыган. Поэт, цыган, тут разница невелика. Просто цыгане лучше врать умеют.

Он отвел Либу на прежнее место, к зеленым насаждениям, и из глупого упрямства остался с нею, нес всякий вздор, все, что приходило в голову. Либа отвечала односложно, озиралась и заметно нервничала. В общем, он обрадовался, когда на другой стороне танцплощадки показалась Камита.

— Очень сожалею, но я должен вас покинуть. Надеюсь, мы еще встретимся, — сказал он.

— Бегите, я не держу вас. И мне и вам будет лучше.

Камита встретила его ослепительной улыбкой, но попыталась разыграть из себя обиженную.

— Ах, вот как! Мило, очень мило. Где это вы пропадали?

— Танцевал до седьмого пота.

— Уж не с Либой ли?

— Так точно, с Либой.

— Ну и как она — на седьмом небе?

— Я бы высказался так: беседа протекала в обстановке дружеского взаимопонимания.

— Ну и что вы с нею поняли?

— Что ничего невозможно понять.

Едва заиграл оркестр, Камита скользнула к нему в объятия. Правда, в том не было прежней новизны, было возвращение к уже знакомому, пережитому. Но это было куда приятнее неуклюжей скованности Бируты или сумасбродства Либы. И он себя чувствовал гораздо уверенней, шаг твердый, дыхание ровное. Камита отлично танцевала, лучшую партнершу трудно себе представить. Они, казалось, ног под собою не чуяли, целиком отдавшись ритму, музыке, крутились, словно акробаты, неясно различая вокруг себя сумбур из лиц и тел.

Внезапно Камита остановилась, поморщилась, раз-другой повела пальцами по векам.

— Эта химия меня в гроб загонит!

— Очередная авария?

— Не авария, конец света.

— Свой платок не решусь предложить, был чистым позавчера утром.

— Ничего, обойдемся.