Нагота

Он слышал, как Камита вошла в ванную, как заворчали краны. Ему ужасно хотелось пить. На столе стоял графин. Выпрыгнул из постели, выпил один стакан, второй. Прополоскал рот. И опять залез под простыню.

Вернулась Камита, повеяло сладковатым запахом.

— Вот досада, зря разбудили. Это не Маня. Бирута.

— Бирута? Но, может, ей нужно в квартиру?

— Не беда. Переждет у Либы. У той комната свободна.

— А как же Цауне, Марика? Нехорошо получается.

— Ерунда.

— Представляю, что они подумали. Ночью вернулись домой, а дверь на замке. Они стучались? Я что-то не слышал.

— Да ведь мы не очень-то и прислушивались.

Камита подошла к кровати, запустила пальцы в его шевелюру и, сузив глаза в улыбке, смотрела на него, казалось, что-то вспоминала, напоминала о чем-то.

Он схватил ее за руку, притянул к себе. Камита села с краю.

— Ляг, — сказал он. — Нам нужно поговорить. Мы ведь ни о чем не говорили. Знаем друг друга только по письмам.

— Что бы ты еще хотел узнать?

— Все.

Она усмехнулась, запустила пальцы поглубже в его волосы.

— Ты обманщик. Никакого разговора у нас с тобой не получится. Ну хорошо, только на пять минут. Подвинься к стенке.

Она скинула халат, забралась под простыню и крепко прижалась к нему горячим телом. Они лежали не двигаясь.

— Чего ж ты молчишь?

Он даже дышать перестал.

— Ну вот, так я и думала...

Ее острые ногти впились ему в горло. Она смеялась, кусалась. И после того, как он закрыл губами ей рот, смеяться продолжали глаза. А когда закрылись глаза, смеялось ее дыхание, и ему показалось, что смех этот накатывает волной, захлестывает его, но потом смех стал затихать, прошелестел где-то в вышине, подобно порыву ветра над водной гладью.

Когда он опять проснулся, Камита была уже одета. На кухне посвистывал чайник.

— А ты поспать не любишь, скоро десять. Теперь уж хочешь не хочешь придется вставать.

— Предложение принято, бурные аплодисменты. Только что-то я нигде не вижу своего костюма.

— Сначала умойся. А я спущусь к Мане. Вытираться можешь розовым полотенцем, оно чистое.

Голова раскалывалась. Когда он склонился над ванной, блестящие никелированные краны поплыли перед глазами. Холодная вода заметно отрезвила его. Он залез в ванну, пустил душ. Потом до красноты растерся жестким полотенцем.

Тут было настоящее девичье царство: сушились чулки, ночные рубашки, на полке перед зеркалом баночки, флаконы, тюбики.

Слежавшиеся волосы топорщились на затылке, но, в общем, он выглядел свежим, румяным, только щетина опять отросла. Переглянувшись со своим отображением в зеркале, потрепав себя по щекам, он вернулся в комнату, подошел к окну.

Небо затянула тусклая дымка. Если так подумать, все приключившееся с ним казалось невероятным. Почти нагишом, в одних трусах, стоял он в комнате женского общежития. Фантастика! Попытаться что-либо понять, постичь разумом было бы делом напрасным. Как будто вчера, упав в воду, он упал в другой мир, с другими измерениями, с другой логикой.

Вернулась Камита. Костюм выглядел как новый, рубашка выстирана, выглажена.

Еще через пять минут он стал прощаться.

— Значит, в два у автобусной остановки.

— В два.

— Надеюсь, не забудешь.

Камита привстала на цыпочки, положила ему руки на плечи. Он поцеловал ее, но теперь как-то рассеянно, думая больше о том, не попадется ли кто-нибудь на лестнице. Камита проводила его с усмешкой на лице.

Он бросился вниз по лестнице, по солдатской привычке скользнув пальцами по пуговицам и клапанам карманов.

Даже платок выстиран. Кошелек. Нож. Авторучка. Расческа.

В боковом кармане зашуршала бумага.

«Милый Сандр! Немедленно уезжай. Больше пока ничего не могу сказать, но это очень важно. Потом я тебе напишу, все объясню. Камита, мерзавка, совсем не та, за кого себя выдает. Ни единому слову ее не верь. И, пожалуйста, немедленно уезжай».

Он еще раз перечитал, но не мог себя заставить поверить тому, что написано. Впечатление было такое, будто фокусник у него на глазах канарейку превратил в бумажный цветок.

«Камита, мерзавка, совсем не та... Ни единому слову ее не верь».

Написано той же рукой, что писала письма, тут не могло быть сомнений. Если Марика на самом деле оказалась Камитой, тогда и почерк этот должен принадлежать Камите, но, очевидно, это исключалось, лишь ненормальный мог допустить, что Камита сама на себя напишет анонимку.

Когда ему подложили записку? Вчера? Нет, на бумаге нет следов воды. Значит, записку вложили недавно. Здесь, в общежитии. У Мани, или как там ее.

Отпустив посвободнее галстук, расстегнув верхнюю пуговицу сорочки, он прибавил шагу. Ясно одно: разгадка, которая, казалось, была как на ладони, опять ускользала.

13

— Молодой человек, подите-ка на минутку. Тут такие неприятности...

Дородный ангел-спаситель, высунув в окошко увенчанную бигуди голову, подзывал его к себе.

— Вы не представляете, как мне из-за вас попало! Такой тарарам устроили. Заявился этот... сосед ваш по номеру. Он обычно пропадает по нескольку дней, таскается черт-те где. А тут прилетел и давай орать, аж взмок от злости.

«Ага! Должно быть, из-за бритвы, — промелькнуло у него в голове, — я так и думал».

— Чем же мой сосед недоволен?