Нагота

Она считалась подругой Вилде-Межниеце с незапамятных времен. В ту пору за церковью Павла, в балагане, давал представления знаменитый театр «Аполло». Они обе там были хористками. Вилде-Межниеце тогда было одиннадцать, а Тите — пятнадцать лет. После первой мировой войны судьба опять их свела. Вилде-Межниеце — прославленная солистка оперы. Тита — жена прославленного солиста оперы. Вилде-Межниеце собирается в Европу на гастроли; естественно, примадонна не может ехать одна. Кто знает как свои пять пальцев все европейские оперные театры? Тита. Кто владеет иностранными языками, кто ничего не упустит из виду, кто выйдет из любого положения? Тита. Вторая мировая война опять их разлучила. Вилде-Межниеце осталась в Риге, Тита четыре года провела в Москве. Потом они встретились: Тита — вдова прославленного тенора, Вилде-Межниеце все еще солистка высокого класса, хотя и не в зените былой славы. У Титы в городе была своя квартира, она получала пенсию и в общем-то была совершенно независима. И все же большую часть времени она проводила здесь, с утра до вечера хлопоча по дому.

— Только не забудьте напомнить! — личико Титы выглянуло из-за притворенной парадной двери. — Вот увидите, мировая гимнастика!

Турлавы пользовались так называемой «малой дверью», или черным входом, хотя и вход и дверь были вполне нормальные. Скорей уж «зеленым ходом», потому как дверь была выкрашена в зеленый цвет, а летом еще и увита зеленеющей виноградной лозой.

Дверь открылась легко и бесшумно. Но тотчас слух резанул чей-то истошный вопль, потом грянул оркестр, хор заголосил, — пели по-английски, — тягуче, с надрывом взывая: «И-у-да! И-у-да!»

Он был ужасно голоден. В прихожей, еще у вешалки, обычно по запаху определял, что будет на обед. Сегодня пахло кислыми щами. Из кухни вышла Ливия.

— А я и не слышала, как ты вошел.

Поднялась на цыпочки, чмокнула в щеку.

— Фи, какой ты мокрый, — проговорила она с притворным неудовольствием.

— Просто обросел немного для свежести.

— Будто у тебя нет зонта.

— Ты когда-нибудь видела милиционера с зонтом?

— При чем тут милиционер?

— Меня тоже никто не видел с зонтом. Традиция!

Он осторожно взял Ливию за нос и нежно подергал. Очень приятно было подержаться за ее тупенький нос. Такой уютный нос. Уютные плечи. Уютная талия. Никаких особых красот во внешности жены он никогда не искал. Она была как бы частью его самого. (Для нас ведь безразлично, скажем, красивы или некрасивы наши легкие.) Он не помнил, чтобы когда-нибудь был в нее без ума влюблен, чтобы она возбуждала в нем страсть и страдание. Она у него просто была, была уже от рождения, как были руки и ноги, глаза и уши. Хотя это и расходилось с фактами. Они познакомились сравнительно поздно — он тогда заканчивал институт.

— Вита уже дома?

— У Виты гости, ее сокурсники.

— Сокурсники?

— Чему ты удивляешься? Молодежь — хотят повеселиться.

— Понятно. И непременно в моей комнате?

— Вита решила, у тебя там попросторней, можно потанцевать.

— Стало быть, мне до полуночи сидеть на кухне.

— Навряд ли. С танцами у них что-то не ладится.

— Так я могу зайти к себе в комнату?

— Иди, иди, побеседуй с молодежью.

— Как же, нужен я им.

— По крайней мере поздоровайся.

— К чему такие церемонии.

— Ну, зайди, не капризничай.

— А ты не можешь без организационных мероприятий?

— Полюбезничай с ними. Многие у нас впервые.

— Не очень-то полюбезничаешь на голодный желудок.

Он даже не старался скрыть досаду. Скорей всего, и не сумел бы скрыть, если бы и хотел, потому что никак не мог понять, над чем он, собственно, язвит. Мелкие неудобства его обычно мало трогали. Так что же? Нарушены его планы, намерения? А-а, вот это уже посерьезней, это всегда его раздражало! Ведь он еще собирался поработать. Само собой, теперь это отпадало.

О чем мне с ними говорить, раздумывал он, сердито поглядывая на Ливию. Та делала вид, что ничего не замечает, преспокойно наливала суп в тарелку. Почему я должен к ним идти, повторял он про себя с почти мальчишеским упрямством, не пойду, и все.