Награда

— Дай покажу. — Старик взял из рук фельдшера конопатку и стал ловко забивать паклю в щели. Шов получался ровным и плотным. Матвей Алексеевич залюбовался работой. Иннокентий считался лучшим строителем плоскодонных лодок, которым не страшны амурские штормы. Он мог искусно плести корзины, резать из дерева фигурки животных. Старик не любил сидеть без дела. Даже в минуты отдыха, когда покуривал на порожке своей фанзы, в его руках всегда была начатая корзина или деревянная чашка.

Послышался всплеск весел. Оба разом поглядели на реку. К берегу мчалась плоскодонка с высоко поднятым носом. Иннокентий всмотрелся в сидящих в лодке.

— Однако, не наши. По лодке — самары едут.

Иннокентий угадал: в лодке сидели нанайцы из рода Самаров, из стойбища, в котором зимой побывал Матвей Алексеевич. Он узнал Дзяпи, улыбающегося Кетони, его молодую жену Сыпытку.

— Доктор, в гости приехали! — крикнул Кетони, выпрыгивая из лодки. Потом он бережно взял на руки жену и перенес ее на берег. Сыпытка смущенно отворачивала лицо от незнакомых мужчин. Для нее лекарь был незнакомым. Ведь когда он осматривал ее, она была в беспамятстве.

Матвей Алексеевич с интересом глядел на ноги женщины. Он помнил: была сломана правая нога.

— Ходит! — воскликнул Кетони, беря жену за руку. — Бежать будет — не догонишь.

Увлекаемая мужем, Сыпытка немного прошлась. Хорошо оперировали хабаровские хирурги жену охотника Кетони, даже не хромает. После того, как Сыпытке в Сретенской больнице наложили лубки, ее перевезли на почтовых лошадях в Хабаровск. Здесь молодая женщина пролежала несколько месяцев, запущенная болезнь протекала тяжело. Врачи спасли Сыпытку от смерти и уродства. Теперь Кетони возвращался с ней домой.

— Из Хабаровска на лодке? — изумился Матвей Алексеевич.

— Какая дорога! — пренебрежительно махнул рукой Кетони. — По течению быстро, лодка сама несется.

Иннокентий вызвался накормить гостей, снабдить их юколой и спичками (они на радостях забыли запастись в городе).

— Да, а как же моя расписка? — стараясь быть серьезным, спросил Матвей Алексеевич.

Кетони растерянно замигал:

— Какой расписка?

— Бумагу русский доктор тебе давал, — напомнил Дзяпи.

— И-эх! Верно! — ударил себя по бедрам Кетони. — Есть бумага.

Он стал рыться в карманах. Бумага нашлась: измятая, порвавшаяся на местах сгиба; на ней нельзя было прочитать ни одной строчки, кроме слова «Дана»...

Матвей Алексеевич взял расписку. Она будет напоминать ему о происшествии в таежном селе.

— Верная бумага? — вздыхая, спросил Кетони.

— Конечно, верная, — успокоил его Матвей Алексеевич и добавил: — В следующий раз будешь брать у меня расписку?

— Зачем брать? — обиделся Кетони. — Глупый был, брал бумагу. Теперь маленько умный стал, зачем бумага? Русский доктор хорошо лечит.

Перед Сайлой на столе чистый тетрадочный лист. Синие, как жилки на руке, линии перечеркивают его поперек. Бумага плотная, желтоватая, с соломинками. Когда перо доходит до такой преграды, приходится переносить следующую букву за соломенный бугорок.

Рядом с Сайлой сидит притихший Кирилка.

Аня ходит между партами и смотрит, все ли готовы к уроку.

Пришли на занятие Иван Бельды с женой. Поздно решился Иван взяться за книжку. Теперь помогает ему Ненге. Иван с наигранной шутливостью говорит односельчанам: «У меня своя учительница». Он смущен и горд, что жена пишет буквы и говорит слова по книжке. Чувства эти он тщательно скрывает. Иван пока рисует палочки и крючочки, а остальные уже бойко выводят любую букву алфавита.

Никто не знает, как Иван Бельды пришел к решению учиться. Одна Ненге знает.

Было так. Иван чинил сети на берегу. Ненге помогала. Работали они молча, изредка обмениваясь репликами: «Подай нитки»... «Не так вяжешь, смотреть надо». Вернее, слова эти произносил Иван. Ненге по обыкновению молчала. Изредка она улыбалась каким-то своим мыслям, и это сердило Ивана.

Когда сели отдохнуть и пожевать юколы, Ненге стала задумчиво подбирать разноцветные камешки и выкладывать узор на песке. Тайком, чтобы не заметила жена, Иван приглядывался к неведомому узору. Хорошая мастерица Ненге, недаром премию получила в женский праздник, многие узоры знает она. Иван тоже знает их почти все, а вот такого еще не видел. Спросить, у кого переняла, неловко, не годится мужчине совать нос в женские дела. Сердясь на себя за любопытство, Иван оперся на локти и, равнодушно позевывая, проговорил:

— Узор вечером можно делать, а сейчас сеть чинить надо.

— Это не узор, — тихо проговорила жена.

— А что? — насторожился Иван, глядя теперь во все глаза на узор из камней.

— Мое имя.

— Из камней имя? Вот дура! — фыркнул Иван.

— Из камней буквы, а из букв имя. «Не-нге», — нараспев прочитала она.

Иван недоверчиво посмотрел на камни, перевел взгляд на жену. «Не злые ли духи вселились в Ненге?» — с тревогой подумал он.

— Ты что, медвежье мясо ела? — раздраженно спросил он. — Чего выдумываешь? Узор — и вдруг имя.

— Меня учительница Аня научила, буквы показывала, — покорно склонила голову Ненге. — По той книге, которую мне подарили.