Найденная

Псы, высунув язык, с важностью проводили хозяев до калитки, а затем, вернувшись, разлеглись на крыльце.

Если бы важный директор «Геракла» увидал алексеевский кинематограф, он наверное изобразил бы на своем лице полное презрение.

Вместо обитых кожею кресел из красного дерева — скамейки, исписанные и изрезанные во время длинных антрактов соскучившимися зрителями. Вместо огромного стеклянного купола, — деревянные перекладины, перевитые иссохшими гирляндами. Вместо гладкого белоснежного экрана — сомнительной чистоты полотно. Вместо громадного негритянского оркестра — расстроенный рояль и надтреснутая скрипка.

Однако жители Алексеевска, никогда не имевшие чести и счастья побывать в «Геракле», были весьма довольны и с нетерпением ожидали начала сеанса. В особенности дети из себя выходили от любопытства.

Оля никогда еще не была в кинематографе. Она все никак не могла понять, где же будет происходить представление. Как же могут люди двигаться на этом полотне. Вот еще небылицы.

Наконец, в зале погасили свет, и аппарат затрещал.

Те зрители, которые бывали в Москве, радостно загудели.

— Кремль, Кремль! — кричали они.

— Оля, смотри, это Кремль, — говорила Маруся, — это — Москва-река. Жалко, что ты, Дмитрий, никогда в Москве не был.

— Не пришлось. Эх, красиво!

А потом начались знакомые картины.

Рояль и скрипка надрывались во-всю, отмахивая галопы и марш, а лихая конница мчалась по степи.

— Бачь, бачь, Терентьев Хутор... Вон Дарья белье развешивает...

— Ха-ха-ха... да это Перезвон за автомобилем помчался...

Но когда вдруг появилась алексеевская базарная площадь, тут уже все не выдержали.

— Вон я, вон я, — раздавались голоса.

— Вон Маруся... Маруся... Маруся... Марья Петровна. Носов, гляди.

— Да я гляжу.

— Ух!

Базар исчез, и какие-то люди в мохнатых шапках медленно стали пробираться с ружьями наперевес.

Но публика никак не могла успокоиться.

— Разве я такая нескладная? — ворчала какая-то полная торговка. — Какой меня коровой изобразили.

— А Марья Петровна-то, как живая.

— И картошка даже вышла на лотке.

— Интересно.

Выходили из театра, оживленно болтая и споря.

— Дома как-то непохожи получились.

— Ну, вот, сказал... Дома-то самые похожие.

— Как я увидала себя, так чуть сквозь землю не провалилась. Все смотрят... страшно.

— Чего ж страшного-то?

— Ну, как же, все-таки публика.

— Подумаешь, какая артистка.

Одним словом, картина имела в Алексеевске большой успех, может-быть, не такой как в Париже, но для Алексеевска вполне достаточный.

Оля была в полном восторге. Хоть она половины не поняла — было ей всего 6 лет, но все-таки картина произвела на нее сильное впечатление.

— Зря таких маленьких детей водите по театрам. Спать не будет девчонка.

— Оставить не с кем. Бабушка наша к старшей дочери уехала, через неделю только вернется.

В этот вечер все жители Алексеевска живо вспомнили страшные дни гражданской войны.

Вот тогда было не до театров. Власть сменялась то и дело, разбойничьи банды шатались по степи и делали налеты на город. Много было ужасов, много людей погибло, много людей сгорело.

Носов тогда служил в Красной армии, но выбыл из строя из-за полученной раны. Марусю он подобрал возле станции в разгар петлюровщины. Благодаря счастливой случайности ему удалось беспрепятственно проехать те десять верст, которые отделяли городок от железнодорожной станции.

Рана, полученная Марусей, оказалась неопасной, и она скоро поправилась. В бреду, еще во время болезни, она все вспоминала своего брата Митю, звала его и очень по нем тосковала. Носову она очень понравилась, и по ее выздоровлении он предложил ей стать его женой.

И ей тоже понравился Носов. Веселый, добрый и смелый, он пользовался всеобщей любовью в Алексеевске. Никаких родных у Маруси в России не осталось, дядя ее Колобов и Митя исчезли, может быть, погибли в дороге. А Носова к тому же еще и звали Митей. Маруся подумала и согласилась. Они поженились, а через год родилась у них дочка Оля.

Нужно теперь сказать, как случилось, что Маруся и Митя вздумали отправиться за границу в обществе своего дядюшки.

Яков Николаевич Колобов был суровый и необщительный человек. Был он очень хорошим бухгалтером, знал языки и служил в банке, пайщиком которого состоял.

Маруся и Митя были дети его сестры, вышедшей замуж за бедного музыканта, который вскоре после рождения Мити умер от чахотки. Вдова с детьми жила впроголодь, получая иногда от брата скудную поддержку, а главным образом промышляя шитьем белья.

Брат не мог простить ей, что она вышла за музыканта.

— Разве музыка — это приличное занятие? Трень-трень-трень... Все музыканты спокон века под заборами умирали. А теперь ты и мне обуза и детей воспитать не можешь.

Впрочем сестра недолго обременяла своего брата. Она умерла от брюшного тифа в больнице.

Маруся продолжала работу матери — шила белье. Но после Февральской революции заказы стали очень редки, а цены росли.

Дядюшка разворчался окончательно и почти перестал помогать племянникам, хотя дела банка шли очень хорошо.