Найденная

Секретарь сидел в кабинете с опущенными шторами. В эту пору солнце начинало сильно припекать в Париже, и в комнатах становилось невыносимо жарко.

Секретарь ответил поклоном на поклон и жестом предложил сесть. Он с любопытством поглядывал в особенности на Митю, который смущенно озирался по сторонам.

— Мы пришли к вам по очень удивительному делу, товарищ, — сказал Арман, со смаком выговаривая слово «товарищ», — вы, вероятно, и не представляете, о чем мы будем беседовать с вами.

— To-есть вы, вероятно, пришли по поводу этой Маруси? — сказал секретарь.

— Какой Маруси?

На этот раз художник так выпучил глаза, что казалось, они сейчас выскочат.

— Как какой Маруси... сестры этого малого. Скажите-ка откровенно, сколько заплатил вам «Геракл» за всю эту комбинацию?

— Заплатил?.. Кто заплатил? За какую комбинацию?

— Ну, вот за эту штуку?

Секретарь презрительно кивнул на газету.

И тут Арман с ужасом увидал свое изображение на первой странице самой ходкой парижской газеты — «Парижское эхо».

Он дрожащими руками взял газету. Кроме него, красовалось еще изображение Мити и кусок фильмы, изображавшей Марусю.

На двух столбцах была подробно рассказана вся история. Были сочинены какие-то подробности о мальчике, рыдавшем перед директором, о том, как директор был потрясен до глубины души. Арман был всюду назван «забавным чудаком» или «трогательным простаком». В статье упоминались какие-то его картины, выставленные на последней выставке «отвергнутых». Было написано, что Митя предполагает выехать в Россию на поиски сестры.

— Недурная реклама, — заметил секретарь. — И вы, повидимому, хотите развивать это дело?

Арман вскочил с места.

— Я сейчас пойду и убью его! — воскликнул он. — Убью той самой пепельницей. Ах, почему я не сделал этого вчера!

И он кинулся бежать.

Митя устремился за ним.

— Господин Арман! — кричал он.

Все делопроизводители и машинистки со смехом глядели на них.

— Считали нас за дураков, — заметил секретарь своему помощнику. — Увидали, что их дело не выгорело и удрали. Ловкачи.

А художник мчался по улицам, налетая на ругавшихся при этом прохожих.

— Осторожнее, «забавный чудак»! — крикнул какой-то веселый человек, читавший на-ходу газету.

— Я хочу видеть директора, — гаркнул Арман, влетая в подъезд «Геракла».

— Господин директор уехал на море, — отвечал швейцар.

— А этот... администратор?

— А он тоже уехал. Дела временно ведет помощник.

Арман сжал кулаки и крикнул швейцару:

— С каким бы наслаждением я взорвал на воздух этот ваш притон... или нет... подарил бы его трудящимся.

— А покуда убирайтесь, — мне с вами языком чесать некогда.

А возле кинематографа уже собралась толпа зевак.

— Вон, Арман, — кричали они, — «забавный чудак».

— А это — брат Маруси.

Арман побежал в парикмахерскую и велел себя остричь наголо. Он сбрил усы и бороду. Но на следующий день в газете появилась фотография, изображающая его выходящим из парикмахерской.

В доме ему и Мите теперь не давали прохода.

Старик Колобов по совету жильцов подал на Митю в суд, требуя, чтобы тот отдал ему деньги, полученные за рекламу от «Геракла». Недаром же он его кормил все эти годы.

Митя чуть не плакал от обиды и злости. Арман громил буржуазию и потрясал кулаками.

Конечно, суд Колобову в иске отказал, и Колобов теперь, встречая Митю на лестнице, кричал ему: «Вор, вор, держите большевика!». И все вторили: «Вор, вор».

Арман не выдержал и переехал на противоположный конец города. С ним переехал и Митя.

Хозяин дома, куда они переехали, к счастью, не читал «Парижское эхо».

Митя немного отдохнул от всеобщего внимания, но положение его было не из завидных: во-первых, ни у него, ни у Армана не было денег, а во-вторых, мысль о Марусе не давала ему покоя.

VII. ГОРОД АЛЕКСЕЕВСК

Алексеевский базар по утрам представлял из себя очень живописное зрелище. В особенности красивы были светло-желтые горшки, сверкавшие на жарком украинском солнце.

— Ось леденцы, кому леденцы?

— Ось бублики!

— Тiкай, тiкай, хлопче! Хiбa можно лапой в товар тыкать?

Сивые волы лениво пережевывали жвачку. Пахло сеном, навозом, зелеными садами, которые окружали базарную площадь.

Старик нищий-слепой играл на бандуре и пел старинные песенки-«думы».

— Здравствуйте, Марья Петровна, ну, как дочка ваша?

— Да ничего, поправляется. Теперь, знаете, абрикосы. Ну, и накушалась не в меру.

— Ну еще бы. С малышами летом горе. Абрикосы, вишни, а скоро груши пойдут, яблоки, дыни, кавуны.

— Яблоки-то полезные фрукты.

— Ну, коли десяток съесть, польза вряд ли большая получится.

— А вы слышали, к нам кино приезжает. Ту самую будут картину показывать, которую, помните, весною снимали.

— Да что вы? Вот интересно. А как называется?

— «Красный витязь».

— Надо пойти посмотреть. Небось, и мы там все вышли.

— Ну, как же... базар-то, помните, снимали.

Такой разговор происходил между двумя женщинами, пришедшими на базар за обычными утренними покупками.

Одна из этих женщин — та, которую звали Марьей Петровной — была еще довольно молода, другая была постарше. Они еще некоторое время бродили по базару, прицениваясь к суровому холсту, привезенному для продажи хуторянами.