Найденыш

— Я не лгал, Три Ножа, когда говорил, что отвел бы от себя стрелу, — произнес Зимородок.

Стилет медленно поплыл по воздуху прочь от мага. Он проплыл над мертвецом, покачался и упал в песок.

— Я больше не буду проверять тебя, маг. — Три Ножа подошел к стилету, поднял его и спрятал на прежнее место.

11

Фризруги не солгали: как и обещали, они оставили запасы еды, часть своих самострелов и связки болтов к ним. Нашлись и пустые мешки, чтобы положить в них твердый сыр и вяленое мясо.

Светало. Костры вокруг лодьи еле тлели. Как три багровых, в черных трещинах глаза, они пялились в посеревшее небо. Над кострищами дрожал и прыгал горячий воздух.

Мертвое тело палубного осталось лежать на песке, а вместе с ним на берегу остался Три Ножа. Улих сказал, что похоронит Руду сам, а потом нагонит нас. Никаких возражений он слушать не стал.

Да и возле лодьи мы наткнулись на свеженасыпанный песчаный холм. Двое фризругов, убитых демоном, дожидались часа, когда их похоронят по моряцкому обычаю в море.

Нехорошо мы на них наткнулись, на мертвых фризругов. Закопали их вместе и неглубоко — так, песочком присыпали. Щербатый сапогом в холмик и въехал. Заорал, как резаный. И было отчего: песок осыпался, а из-под него показалась обугленная, черная кисть с вывернутыми, перекореженными пальцами. В ней и кисть человеческую с трудом можно было узнать. Будто кто ее перекрутил, как мокрую тряпку выжал, а потом осмолил шутки ради. Ожерелье сапогом нагреб на черную руку песок и велел лезть в лодью.

Припасы с лодьи забирали в угрюмом молчании, изредка перекликаясь вполголоса, а когда мешки были набиты, мы отправились в глубь острова, сами еще не зная куда.

Лишь только стволы деревьев обступили нас, а над головами зашуршали листьями кроны, ватага немного ожила, словно деревья надежно оградили всех от чертовщины, творившейся всю ночь на берегу. Зимородок с нами не пошел, сказал, что при нужде отыщет нас сам, а если в нем нужда возникнет… Тут он кивнул на меня.

И стала братва меня сторониться. Только Братец мне подмигивал в четыре глаза: мол, не тушуйся, Даль, все обойдется. Но не подходил.

Я шел рядом с кормчим, которому, похоже, было все равно: будь я жабой ходящей и говорящей — Сова бы не мигнул. Секрета большого нет: у кормчего в горной деревушке младший брат остался, а сам он оттуда удрал сызмальства. Мне он о своем младшем брате все уши прожужжал — видно, на «Касатке» я ему его и заменял. Ладно, спасибо Сове за это, потому как после смерти Руду Ожерелье смотрит на меня и в упор не видит.

Я шагал рядом с кормчим и слушал, как шушукается вокруг братва. Она о многом шушукалась: о том, что не стоило Руду супротив судьбы-то переть — вот бы и жив остался, поминали опаленного, как свинью, и судили, что, может, Руду-то и прав, но тут же всплывали пятнадцать тысяч колец, на которые согласился Зимородок и выдал Ожерелью лист с приложенной его, Зимородка, печатью. Сказал маг, что лист дает для пущей нашей уверенности, а так слова достаточно — обман у светлых магов не в чести. Поминали и меня, но тут же голоса принижали: я — вот он, рядом иду. И снова Руду…

Я слушал перешептывание, и слезы вскипали у меня под веками. Кто же виноват в смерти палубного, как не я? Если бы не я кости тащил, что бы выпало? Может, все бы и обернулось по-другому… У меня перед глазами маячил распластанный по песку палубный с торчащим из виска гарпуном и глядящий на него Три Ножа. Хоть и видящий я, но ошибся тогда во время спора: никогда бы в жизни Улих на Руду руку не поднял, чтобы убить. Они с палубным вместе раньше плавать начали, еще допережь того, как с Ожерельем столкнулись, не один пуд соли вместе съели. Мне почему-то подумалось, что Три Ножа я видел в последний раз, и стало мне еще хреновей. Я же тащил кости, видя их сквозь мешок, в котором они лежали! Когда убили Руду, мне захотелось закричать, повиниться, но взгляд Зимородка остановил меня. Многое я увидел в его взгляде, понял, что Зимородок готов был из себя потроха вынуть, лишь бы палубный жив оставался, но и от своего маг отступать не собирается. И я смолчал…

Громко хрустнувшая под ногой ветка отвлекла меня. Я споткнулся, и, наверное, благодаря этому думы мои потекли в другом направлении, но мысль, пришедшая ко мне первой, сделала мои колени мягкой глиной, и я чуть не упал, если бы Сова не подхватил меня под локоть.

— Гляди под ноги, — проворчал кормчий.

Я бросил Сову и поспешил к Ожерелью. Кормчий кликнул меня, но я от него только отмахнулся. Догнав капитана, я подергал его за рукав. Он слегка повернул голову, а увидев меня, помрачнел:

— Ну? Зимородок, что ли?

— Нет, — сказал я. Объявлять о своих опасениях ватаге я не собирался: они тогда окончательно спятят. Но и молчать было невмоготу. — Ожерелье, разговор есть.

— Да ну? — мрачно удивился он. — Говори…

Еще чего! Вон как уши-то все враз настрополили.

— С глазу на глаз, — шепнул я.

Ожерелье поморщился.

— Не сейчас, — обронил он.

— Сейчас.

Ожерелье удивился еще больше и помрачнел тоже.

— Не сейчас, — упрямо повторил он.