Мерзкий запах отступил, в лицо пахнуло теплом, тонко повеяло химикатами и горьким ароматом лилий. Руки похитителя вытянулись, опуская меня. Открытая спина коснулась холодного шелкового ложа. Моего последнего, как думалось обоим убийцам.
— Прости, мышка, — без тени вины произнес похититель, нависающий монолитом надо мной, — ничего личного. Это работа. Просто ты оказалась не в то время и не в том месте, — он помолчал и добавил немного озадаченно:- Похоже, переборщил я с дозой. Столько времени прошло, а ты спишь. Совсем слабая мышка.
Чего мне стоило не вцепиться в его рожу, не исполосовать ему ее ногтями… Я удержалась, решив попытаться сбежать, когда он уйдет. Но он стоял, разглядывая меня, пока лязг замка не заставил его очнуться. Тень монолита исчезла. Шаги затихли за дверью. Послышался голос Толика, торопливо объясняющий что-то.
Я выдохнула, расслабившись, открыв глаза. Свет больно резанул, я сморщилась, но удержала стон. Огляделась. По обе стороны от меня обитые розовым атласом невысокие стенки. Мороз прошел по коже, когда догадалась, где я лежу.
Надо выбираться, пока никто не вошел.
Не с первой попытки, обливаясь потом от натуги, смогла уцепиться неверными пальцами за край и попыталась сесть.
— Антон, какого лешего! Где вы все? — тишину разорвал визгливый голос.
Вопила новая посетительница, которую не остановила табличка о закрытии. Эту бы и БТР не остановил. Я снова впала в прострацию, не могла поверить, что слышу ее голос. В своих рассуждениях даже не представляла себе, что все может быть ее рук дело. Может потому что когда-то не восприняла ее угрозы всерьез?
Пальцы разжались, и рука упала обратно. И вовремя, по каменному полу дробно застучали каблучки. На меня повеяло французской дорогой классикой Шанель, сейчас кажущейся омерзительной. Физически чувствовала на себе цепкий, с каждым мгновением становящийся все более довольным взгляд. Замерла, не зная, как поступить. Надо мной нависала она — заказчица моего кошмара.
— Наконец-то, — выдохнула она, не скрывая радости. — Ты, тварь, тут, где и должна быть. Я пообещала тебе, что закопаю и выполнила обещание. А ты не поверила. Думала, я тупая, ревнивая истеричка? — она сделала паузу, точно ждала, что я отвечу. — Запомни, я всегда держу слово, — я почувствовала на лице теплое дыхание. — Я знаю, что ты меня слышишь и все понимаешь. Тебя ждет скорая смерть, но я хочу чтобы ты знала… Не стоило вставать на моем пути. Я предупреждала, что братья Шалые мои. Но ты, выскочка, решила влезть. Деревенщина решила стать леди, в театр приперлась, — она зарычала. — Театр — это была последняя капля… Юлька давно предупредила меня о тебе. И я сразу ей поверила. Юлька еще ни разу не ошиблась. Я-то не ты, тупая, и подготовилась. Хоть ты, бледная тень голодранки, не достойна быть Шалой, но тебе как-то удалось влезть к нему в постель, — она вновь замолчала. А я пыталась дышать через раз, чтобы себя не выдать невольным движением или гримасой. — Антон… Я легко нашла этого олуха готового ради денег на все, ждал лишь моей отмашки.
Она замолчала, а я услышала истошный лай собак, доносившийся с улицы. Изабелла тоже прислушивалась к нему, но не сочла опасным и, уверенная, что жить мне осталось недолго, в лучших традициях романов, продолжила монолог-исповедь, важный для психопатов не меньше, чем сама смерть врага. Показать себя гениальным, легко переигравшим врага, насладиться минутой триумфа — в этом смысл, а не в физическом уничтожении.