Найди меня Шерхан

Открывает шкатулку и протягивает мне. Я дышу глубоко и медленно, чтобы не потерять сознание, а сама впиваюсь в лицо Мансурова вопросительным взглядом. Мы встречаемся глазами, и мне кажется, он все еще колеблется. Не двигаюсь, ничего не говорю. Просто молчу и смотрю.

И только когда он чуть заметно кивает, беру камень в руки. Ладони обволакивает тепло, подношу камень к глазам — он удивительно чистый, ни одного изъяна. Совершенное зло. Его адский блеск все еще кажется мне зловещим.

Тагир внимательно наблюдает за мной, и я немного тяну время, но не переигрываю. Поднимаю на бывшего мужа глаза и медленно говорю.

— Да. Он… насто-ящий…

И дальше отыгрываю уже однажды опробованный на врачихе и Тагире спектакль. Закатываю глаза, хриплю и задыхаюсь, выгибаясь дугой. Малыш просыпается, начинает плакать.

Тагир бросается к двери и зовет Эйне. Я за его спиной быстро достаю камень из-под пеленки сына, а подлинный бриллиант сую на его место. Роняю камень на пол, а сама судорожно стягиваю пальцами края простыни.

— Пить… — хриплю, Тагир оборачивается. Приоткрываю глаза и вижу, как он поднимает камень и быстро прячет его в шкатулку. Можно теперь приходить в себя.

— Агата, — склоняется он надо мной, и когда я медленно разлепляю веки, вижу в его глазах горечь. — Агата, мне надо уходить. Я не могу взять тебя с собой в таком состоянии, тебе надо в больницу. Прости.

Снова смыкаю веки, чтобы не выдать своего ликования. Наверное, я и правда ужасно выгляжу, раз Мансуров решил не тащить с собой полутруп. Теперь я даже рада, что изводила себя в ожидании.

Он целует мне руки, а потом наклоняется и целует в губы. С трудом сдерживаюсь, чтобы сразу их не вытереть, а Тагир вдруг дотрагивается до пальчиков маленького Арсена.

— Наверное, я бы смог тебя полюбить, — шепчет он и стремительно выходит из комнаты.

Эйне суетится возле меня, входят охранники и объявляют, что нас уже ждет вертолет. Прошу их дать мне минуту, чтобы переодеть малыша и набросить халат. Лихорадочно соображаю, куда девать бриллиант. В куклу — нечем зашить шов, да и некогда. А вдруг меня захотят обыскать?

Меняю малышу памперс, достаю камень из-под пеленки и прячу под резинку подгузника. Здесь его точно никто не станет искать, а если бриллиант обписает сын Арсена Ямпольского, это пойдет ему только на пользу.

Сумку действительно осматривают, охранник недоуменно крутит в руках куклу с болтающейся головой и возвращает обратно. Нас с сыном садят в вертолет, и когда мы приземляемся на знакомой крыше роддома, у меня на глазах выступают слезы. Все это правда закончилось?

Меня высаживают с ребенком из вертолета, и он спешно улетает. Стою, согнувшись, с малышом на руках, а по крыше уже бегут с каталкой медработники, среди которых узнаю знакомую высокую фигуру профессора. И тогда уже плачу навзрыд.

***

Я не выпускала сына из рук, пока нас везли по коридорам больницы и потом не отдала, попросила, чтобы его при мне осмотрели. Достала камень из подгузника — он его и обписать не успел — и спрятала в карман халата.

Меня тоже осмотрели, профессор смотрел лично, остался доволен и похвалил за стойкость. Арсенчик спит в перевозной люльке, похожей на корыто, а я прошу у санитарки иголку с нитками. Быстро пришиваю кукле голову, прячу в сумку. И только собираюсь прилечь на подушку, как снаружи раздаются тяжелые шаги.

Поднимаюсь на локте — Арсен, я чувствую, что это он. Я не ждала его так скоро, понимала, что покровители Тагира дадут Мансурову возможность уйти. И Арсен, судя по шуму в коридоре — возле нашей палаты выставили охрану, — сам вычислил больницу, куда нас привезли.

Он врывается в палату, я смотрю на осунувшееся, похудевшее лицо, и у меня щемит сердце. Мон Шерр, любимый, прости, что я заставила тебя это пережить…  Прижимаю ладони к щекам и хочу сказать: «Прости», — но не могу.

Ничего сказать не могу, потому что он держит меня в стальных объятиях и так сдавливает, что слышно, как у меня трещат ребра. И вдохнуть не могу, а он все сильнее сжимает руки и хрипло шепчет:

— Агата, девочка моя, прости.

Цепляюсь за рубашку, глажу сквозь ткань тугие мышцы спины и реву, захлебываюсь от плача. Не верится, что все позади, и Арсен здесь, со мной. Он резко отрывает меня от груди и обхватывает лицо ладонями. Я целую ему пальцы, а он снова поворачивает лицом к себе.

— Скажи мне что-то, Агатка, девочка моя бриллиантовая…

Да, да, конечно, любимый, мне просто надо собраться и перестать плакать. Быстро утираю слезы, набираю побольше воздуха и говорю, глядя в любимые серые глаза:

— Ар-сен… Я… тебя… люб-лю…

Его подбородок дрожит, он снова впечатывает меня в широкую грудь. Я глажу его по щекам, вытираю влагу, а он шепчет мне в волосы:

— И я тебя люблю, Агатка, больше жизни…

Раздается жалобное попискивание, мы оба поворачиваем головы. Наш сын проснулся, узнал отцовский голос и теперь отчаянно требует внимания.

— Агатка, — сипло спрашивает Арсен, — как его зовут?

Трусь щекой о его ладонь, целую шероховатую кожу и улыбаюсь:

— Ар-сен.

Мон Шерр непонимающе смотрит на меня, потом на мгновение прикрывает глаза.

— Его… зо-вут… Ар-сен.