Найдите Ребекку

— Да, шестеро. Так сказать, наверстывают упущенное. Такое впечатление, что Алекс беременеет, стоит ей лишь повернуться. Кажется, Тому достаточно просто на нее посмотреть. Но после всех мучений, они это заслужили.

— Они чудесные люди. Так хочется их снова увидеть. А твой отец? Я так часто вспоминала его. Из-за него забыть о тебе было гораздо сложнее. От мысли, что его я тоже никогда не увижу, становилось еще больнее.

— Я не знал, что мы с тобой расстались. Все эти годы я думал, что мы по-прежнему вместе. — Он повернулся к Ребекке, дожидаясь ее реакции. — Знаю. Ты считала, что я нацист… — Улыбка женщины служила сигналом к продолжению. — Отец хорошо. Мы виделись на прошлой неделе. Мы живем вместе с ним, моей дочерью и моим двоюродным братом Стефаном.

— Погоди, у тебя дочь? В газете об этом не сказано.

— Я хотел уберечь ее от внимания репортеров. Не хочу ее в это втягивать.

— Сколько ей лет? Как ее зовут?

— Ее зовут Ханна. Ей одиннадцать. Она осталась на Джерси, с моим отцом. Вчера вечером я говорил с ней по телефону.

Он снова услышал в голове голосок Ханны. Ему стало теплее.

— Ей одиннадцать?

— Да, она приемная. Одна из тех, кого я спас из лагеря. Кляцко, глава зондеркоманды, принес мне ее вечером накануне поездки в Берлин. Он вынес ее из крематория, завернув в старое пальто. — Он поморщился, вспомнив ребенка. Тогда он такое одобрить никак не мог. Кляцко просто принес ее. Он покачал головой, изумленный невероятной храбростью этого поступка. — На следующее утро я вывез ее из лагеря на машине, передал отцу в Берлине.

— Как тебе удалось незаметно ее вывезти?

— Ханна была совсем малышкой, ей было около года. Я дал ей водки. Она не произнесла ни звука.

— Ловко придумано.

— Она была слишком маленькой для домов и приютов, которые мы организовали, поэтому она осталась с моей семьей. Они присматривали за ней оставшиеся несколько месяцев. Это было в октябре 1944-го. Ханна стала последним ребенком, спасенным мной из Биркенау. После этого лагерь развалился.

— Что тебе про нее известно? Откуда она?

— Она из Венгрии. После войны мы пытались отыскать ее семью, но это оказалось невозможно. Я почти ничего не знаю. — Он представил дочь младенцем, с родными родителями. — Не было никаких записей о ее семье или хотя бы имени. Алекс приносила ее ко мне на свидания в лагерь для интернированных после Дахау. И когда меня отпустили, когда Алекс вернулась на Джерси, она отдала Ханну мне. Я удочерил ее. Она стала для меня всем, моей спасительницей. Не думаю, что я бы справился без нее.

— Что случилось с тем заключенным, Кляцко?

— Он умер. Его убили эсэсовцы.

Вся зондеркоманда была мертва. Упоминание о Кляцко до сих пор приносило боль.

— Мне бы очень хотелось познакомиться с Ханной.

— Уверен, она будет в восторге. Она столько о тебе слышала. Но, возможно, она примет тебя за привидение.

— А кто сказал, что это не так?

Кристофер ткнул ее пальцем в плечо.

— Ты не привидение.

Ребекка остановила молодого человека в синем костюме:

— Простите, сэр, который час?

Было 06.45. Ребекка поблагодарила прохожего и повернулась к Кристоферу.

— Нам пора. Ты должен закончить интервью.

— Думаешь?

— Да.

Она направилась в обратный путь. Кристофер замер, наблюдая со спины, как она идет и как покачивается в теплом воздухе ее платье. Они оказались в тоннеле деревьев, над ними переплетались ветви, и проблески вечернего солнца сверкали сквозь листву. Она обернулась.

— Мне придется тебя тащить?

— Думаю, да. — Но Кристофер все же пошел за ней. Ребекка остановилась, дожидаясь его.

— Поверить не могу, что у тебя есть дочь.

— А у тебя есть дети? Я заметил обручальное кольцо.

— Нет, детей у нас нет. — Ускорив шаг, Ребекка свернула с тропинки и направилась к выходу из парка. — Я скучаю по Джерси. Все время о нем думаю. Тель-Авив прекрасен, он стоит прямо на побережье, там есть пляжи и море, как на Джерси, но чего-то не хватает, понимаешь?

— Меня?

— Нацистского военного преступника? Не думаю.

— Я делал это ради тебя, Ребекка.

— Я знаю, знаю. — Ребекка взяла его за руку. Чудесное ощущение. Она сжала его ладонь и отпустила. — Года были милосердны к тебе, Кристофер, — лишь немного седины на висках, — заметила она и провела кончиками пальцев по его голове. — Но выглядишь ты хорошо. А я?

— Чудесно.

— В лагерях я часто вспоминала день, когда ты нашел меня в кустах, возле дома моих родителей. Забавно, да? Вообще-то в лагерях я мало о чем думала. Кроме тебя и Джерси, только о еде. Не о войне, не о том, что я буду делать дальше, не как поквитаюсь с чудовищами, управлявшими лагерем, только об этих трех вещах. Но, если честно, о куске хлеба или о картофелине я мечтала гораздо чаще, чем о тебе.

— Я представить не могу, что тебе пришлось пережить.