Найм

И с разбега — мне на грудь. Хорошо, что не с ногами. Как на берёзу. Еле успокоил. Уселась у меня на коленях, лепечет успокаивающе, по лицу гладит. Тут мужики вокруг сидят, план работ на завтра обсуждаем, а тут… Еле унял. Спать отправил.

Когда я объяснил своим, что завтра подойдут шестеро мужиков с конями из Рябиновки, да полтора десятка с «Паучьей веси», тоже с конями, народ заволновался.

Однажды мирмекологи, это которые муравьёв изучают, взяли три трёхлитровые банки, насыпали в каждую по паре горстей лесного мусора — травинок, там, хвоинок, чешуек от коры, и сели рядом, включив секундомеры. А, да — забыл. В каждую банку они по свистку кинули муравьёв. Мирмекологи же! В первую банку — 25 муравьёв, во вторую — пять, в последнюю — одного. И стали ждать. В первой банке муравьи начали строить муравейник через пять минут, во второй — через полчаса. А вот в третьей… Один муравей никогда не начинает строить муравейник.

Есть в хомосапиенсах что-то от насекомых. Например, стремление к имитации активной трудовой деятельности растёт с размером коллектива. А моя задача, как руководителя всего этого «муравейника» — чтобы дело не свелось только к имитации или перекидыванию песочка по кругу, как бывало в фашистских концлагерях и в советской армии, а чтоб был желаемый результат — «муравейник» под названием Новая Пердуновка. Или — Большие Пердуны.

Я весь ушёл в планирование и оптимизацию. Я люблю и понимаю это дело. Продумать, пройти по шагам ещё не случившееся, не состоявшееся будущее, продумать всякие возможные варианты, потенциальные проблемы, найти способы их обхода и решения… Ещё никто не кричит истошно: «В Греческом зале! В Греческом зале!», а я уже предусмотрел: «У нас с собой было». И штопор — тоже.

Этого всего ещё нет, оно только в моей голове, виртуал, небывальщина. Которая завтра станет реальностью, частью «твёрдого», вещного, подлунного мира. Картинка, которая есть пока просто набор электрических импульсов в моих нейронах, превратится в дома, заборы, колодцы… Это всё будет стоять там, где я придумал. Оно будет делить и преобразовывать пространство, защищать от непогоды и предлагать пути, способствовать и споспешествовать, препятствовать и ограничивать… И во всём этом будут жить люди. Реальные люди с их страстями и проблемами, с тревогами и радостями. Они придут сюда, и для них моя иллюзия, электричество моих нейронов, будет уже реальностью. Их собственной реальностью их собственных единственных жизней. В немалой мере — предопределённой, неизменной, заданной. Как синева неба или мокрость воды.

Как им здесь будет? В этой, придуманной мною «среде обитания»? Какие из их вредных привычек отомрут за ненадобностью, какие из склонностей — разовьются? Что нужно сделать, чтобы они двигались к добру? И какое «добро» в них я хочу увидеть? Да проще — как придумать создание такого… мира? чтобы они были хоть чуточку здоровее, веселее, умнее обычного. А не наоборот.

И придумав, представив эту картинку, уточняя её по мере собственного понимания жизней — их и своей, спланировать её реализацию. По шагам, по деталям. Предвидя и определяя последовательности. Ещё никто не знает — зачем нужна куча метровых обрубков брёвнышек. Но потом, когда будем копать колодцы и ставить из этих деревяшек срубы — люди будут качать головами и цыкать зубами. «Вона чего… а мы-то и не подумали… а оно уже допреж…».

Не понимаю сказочных персонажей:

— Старик Хоттабыч? Трахаешь и тибедохаешь? Построй мне дворец за одну ночь!

А собственное удовольствие? Отдать какому-то чужому старику? Удовольствие от придумывания конструкций куполов и представления их многокрасочности, от рельефных обрамлений входных проёмов и переливов украшающей их керамики? Ещё ничего нет, а я уже могу представить те чувства, которые будут появляться в душах людей, когда это будет, когда они это увидят.

Вы знаете, что такое смальта? Представить себе будущий рисунок на полу, удерживать его в своём мозгу, в своём воображении. Наслаждаться картинкой, которую ещё никто в мире не видел. А потом сделать, показать — и радоваться радости других. Чуть покровительственно: ну это для вас новость, а я-то уже… Когда Фидий притащил на обсуждение граждан макет своей Афины Промахос — его чуть не убили. «Издевательство! Богохульство! Худая уродливая баба!». А он представлял, «видел» как надо изменить пропорции 60-футовой статуи, торчащей над всей Аттикой с поднятым копьём, чтобы она снизу, с земли, с моря — выглядела богиней, а не толстой приземистой кухаркой с кочергой в руке.

Здесь вырастут дети, для которых «вот так» — будет изначально. Для них — это будет «правильно», нормально, «впитано с молоком матери». Если я сумею сперва продумать, а потом сделать — «хорошо», то они будут и дальше воспроизводить именно это, эти мои решения, мой набор импульсов в моих нейронах. Кусочки меня, не тела, не гниющей, или — негниющей органики, как очередные «святые мощи», а именно «я», моя душа, моя личность, мои мысли останутся здесь, под этим небом, на этой земле.