Найон

– Конфеты? – Лампон перевёл взгляд на ящик с похищенным, произвёл в уме вычисления. – Полная коробка?

– И даже больше. Ты же много лампочек разбил, пока научился снимать правильно.

– Шестнадцать штук.

– Хорошо, Лампон, что хорошо заканчивается. Вот одного я только не могу понять: для чего тебе столько лампочек?

Воспитанник приободрился, этот ответ он знал очень давно, что отвечать, если поймают.

– Трудное детство. Я на всю жизнь запомнил, как у нас в боксах три дня не было света. Я тогда подумал: всё, конец жизни. И тогда дал себе слово: если выживу – буду делать запасы всего, что даёт свет.

Коленька Иванович вытащил из стола хрустящий пакет, надорвал и зачерпнул горсть конфет. Протянул руку над столом.

– Это тебе. А пока выслушай внимательно. Воспитанники все сидят в темноте, пока у тебя полная коробка лампочек.

– Нет, не так. Когда погаснет свет, я достану свои лампочки и всюду вкручу. И тогда все сразу поймут, кто о них подумал первым. Они же увидят, кто вкручивает, верно? – Лампон охотно принял сладости, прикинул на руке, на вес. Тут не надо быть сильно умным, чтобы разобраться, сколько весит ящик с лампочками.

Коленька Иванович очень хорошо понимал его настроение, сказал:

– В один день много нельзя, ты постареешь сразу. А у нас другие задачи. Вы, молодые, поселитесь в городах, наведёте чистоту, и я, когда совсем постарею, буду любоваться улицами и радоваться, что оставил достойную смену.

– Я и улицы готов освещать!

– Электриком, стало быть, хочешь стать?

– Ну да!

Директор вышел из-за стола, коснулся ногой ящика с лампочками.

– А воровать лампочки перестанешь? У тебя их будет столько, что до луны хватит вкручивать.

– Ага, шутите, Коленька Иванович, шутите, я знаю. Луна сама себя светит, и нам немного перепадает. Хотел бы я посмотреть на их лампочку, да кто меня пустит?

– Я поговорю, с кем надо, и тебе покажут.

– Правда? Вот здорово! Мне бы ещё одну конфету, и я сразу бросаю это дело.

– Выкручивать лампочки? Тогда держи!

Покинув в тот вечер кабинет директора, Лампон поделился тремя конфетами. Есть у него два верных друга и одна девочка, которая не знает, как ему нравится. Он всегда поднимает побольше шума, когда она оказывается неподалёку. Громко разговаривает, переворачивает стулья, а она посмотрит немного и уходит. Хоть бы раз подошла и попросила не шуметь.

Поделился – сам так считал: две конфеты вручил, чтобы помнили. А для красавицы – эта осталась при нём, как вещь, принадлежащая ей. Не мог он подойти и сказать – возьми, это тебе. Какая-то робость нападала, при одной мысли. Сейчас он смело говорит – возьми, а подойдёт – так и язык окаменеет. Вот не хочется показаться слабым, столько глаз вокруг. И сама конфета, принадлежащая ей, будет согревать, как если бы она была рядом.

Когда никого не было рядом, Лампон прижимал конфету к щеке и представлял, что это её щека. Они прижались, и ему было очень сладко в такие минуты. Поплыла конфета, размякла – это служило сигналом: на сегодня достаточно, пусть застынет.

Но труднее всего скрывать от чужих глаз своё переполненное состояние, когда ложишься и встаёшь с её именем на губах: «Апазин». Мамка по-своему называет – Апазина, для чего лишняя буква, не понятно.

Лампон смотрел в окно, собрав из пяти стульев трон. Сам придумал и очень гордился, когда донесли, что Ухарева упал с такого же трона. Не умеешь – не берись.

– Тебя мамка вызывает, Лампон! – Один из многочисленных слуг, запыхавшись, сообщил новость. Они все работают на него, всюду рыщут и находят, чем порадовать вождя.

С превеликой осторожностью он спустился на пол.

– Что ей надо?

– Думаю, хочет, чтобы поделился. Про конфеты ей кто-то нашептал.

Лампон спрятал под подушку подарок для Апазин, убедился, что в карманах ничего лишнего. Могут приказать – выверни карманы, но иногда забывают и это. Как в голову взбредёт. Раз даже сам порезался, но никому не сказал, языком успокоил ранку. Военные действия подразумевают поиск новых ходов; взял, да и накрошил стекла от лампочек в карманы, хотел вычислить, кого подошлёт Ухарева. Перед сном всем показал, что конфету сунул в левый карман, снял брюки и сложил на табуретке. Ну, который смелый?

Может, и не смелый, но приказ есть приказ. Заснул с именем любимой на губах, и приснилось, что все враги стоят вокруг табуретки, с окровавленными пальцами, ждут смерти. Их же утром уведут, комиссия за комиссией – а он успел утром вытряхнуть стекло в канализацию, ищите! Я вам ничего не должен.

Конфета тоже была не простая, отличный муляж, с крохотным кусочком оригинала, для запаха. Конфетой из пластилина их не обманешь, нужен хоть кусочек настоящей. А у кого утром пальцы во рту? Зализывай, зализывай, пока мамка не увидела. Так, ещё один себя выдал. Одни враги вокруг, расслабляться не дадут.

А на стекле есть следы крови, – Лампон, перед тем, как спустить в клозет, вывернул карман на ладонь и убедился, что хитрость сработала.

Теперь стоял перед дверью комнаты, где мамка портит бумагу. Столько чистой бумаги – и все хочет загрязнить словами. У неё целый шкаф ручек, их надо исписать, иначе новых не получишь.