Найти человека

На рассвете 20 октября мы с Десанкой Максимович[4] выехали на машине в сербский городок Крагуевац, километров двести от Белграда. Десанка, все время вздыхавшая по поводу моей программы, слишком обширной для трехнедельного пребывания в стране, на этот раз сказала голосом, не допускавшим возражений:

— Вы туда поедете. Вы должны это увидеть.

Попасть в Крагуевац было не так легко, туда шли бесчисленные машины, туда стремились велосипедисты, туда по проезжей дороге и по всем тропинкам и тропкам шли люди. Они приехали сюда сегодня из разных городов страны, особенно много было школьников, тысячи школьников всех возрастов. Столько детей, а толпы двигались в безмолвии. Не слышалось ни говора, ни смеха, ни гула, — словно выключили звук. Все направлялись к огромному холмистому полю, несли с собой венки, гирлянды, букеты живых цветов. На втом поле похоронено семь тысяч человек, расстрелянных в 1941 году фашистами, и день 21 октября стал в Югославии днем народного траура.

Я увидела вдали, на кургане, простертые крылья гигантской белой птицы. Мы приблизились к ней; освещенная солнцем, она была ослепительно белой. Тень ее мраморных крыльев падала на землю, на братскую могилу детей. Как это страшно звучит — братская могила детей! Многим из них еще пятнадцати лет не было.

В то утро фашисты согнали всех крагуевацких гимназистов, начиная с шестого класса, в самый большой школьный двор, построили по четыре и вывели на улицу. Учителя пошли вместе с учениками. Мальчики шли по улице, и матери кивали им из окон, еще не понимая, куда их ведут. Но, увидев в конце процессии вооруженных немецких солдат, женщины выбежали На улицу, пытаясь передать сыновьям теплые вещи, думая, что гимназистов ведут в лагерь.

А их вели на расстрел.

Кто-то из учителей запел гимн, и мальчики запели вместе с ним «Гей, славяне». Так они пели и шли к своей гибели. И погибли все вместе — учителя и дети.

Я смотрела на громадное поле, заполненное десятками тысяч людей: они поднимались на курган, к памятникам и братским могилам; они становились на колени, и вновь поднимались, и снова опускались возле других могил. Только те, ради кого они пришли сюда, были неподвижны.

— Какими стали бы сейчас эти мальчики? — сказала я одной из своих спутниц.

— Такими, как я, — неожиданно ответил по-русски какой-то человек, рослый, смуглый, с густыми, сросшимися бровями. — Я учился вместе с ними в шестом классе, но мне удалось убежать. Когда я увидел, что всех собирают, я догадался, что здесь что-то не так, и хотел предупредить родных…

Глядя на этого красивого серба, я представила себе: вот такими они могли бы вырасти, те мальчики!

УСЫНОВЛЕННЫЕ

Немало самых разных проблем возникает на сложном пути поисков. Одна из наиболее острых — проблема усыновленных детей.

В военные годы тысячи ребят были усыновлены. Женщины, не только бездетные, брали к себе ребенка, растили, выхаживали, как своего. Даже в блокадном Ленинграде соседка по квартире брала малыша, у которого умерли родные, и делилась с ним буквально последним. Такую приемную мать подчас связывает с ребенком чувство не менее сильное, чем кровное родство.

Так в тяжелое военное время складывались новые семьи. Их права оберегает наше законодательство. Прежде всего оно предусматривает охрану интересов ребенка, — никто не должен вторгаться в новую семью, разыскивать усыновленных детей, даже кровные родители.

Закон справедлив, потому что он охраняет детей от возможных душевных переживаний. Нетрудно представить себе состояние ребенка, когда он вдруг узнает, что он вовсе не родной, а чужой в семье. Часто дети не в силах справиться с подобным потрясением, иные перестают учиться, иные становятся замкнутыми, недоверчивыми и даже озлобляются против своих приемных матерей и отцов, считая, что те их обманывали. Оттого-то, чтобы сохранить тайну усыновления, многие приемные родители переезжают в другой район, даже в другой город.

Закон справедлив и потому, что он защищает права приемных матерей и отцов. Выхаживая, воспитывая ребенка, они всем сердцем привязываются к нему, и потерять его им так же тяжело, как своего родного.

Но самый справедливый закон не может предусмотреть все многообразие жизненных конфликтов. Особенно если они связаны с войной.

Концлагерь, плен, тяжелое ранение подчас лишали родителей возможности дать знать о своем существовании, и тогда их дети, попавшие в детский дом, считались сиротами. Много лет спустя отцу или матери все же удается иногда узнать, в каком детском доме воспитывался их ребенок. Но там им сообщают, что он был усыновлен, увезен новыми родителями, а куда, согласно закону, не говорят. Это жестоко. Но разве не жестоко разрушать ту семью, которая стала для ребенка родной, ту семью, где он вырос? Тем не менее родители, конечно, не могут примириться со своим горем, вновь и вновь ищут теперь уже взрослого сына или дочь. Обращаются с просьбой и в «Маяк» начать поиски, но мы сделать этого не можем, как бы ни сочувствовали родителям, потому что рискуем разрушить сложившуюся, может быть вполне благополучную семью.