Найти, чтобы потерять

Только ей он рассказывал все – да еще этому длинноволосому хлыщу с крысиным хвостиком на затылке и как бы модной небритостью. И еще он мог бы рассказать той – другой… последней… которую, кажется, тоже полюбил по-настоящему… но только он не мог разговаривать с ней сейчас. И этому, который жонглирует словами, будто фокусник, плетет из них разноцветные узоры, достает из ниоткуда, тоже почему-то может. Наверное, время такое подошло в его жизни: все сказать.

Однако этого он все же не расскажет, об этом он умолчит: как она, его Ольга, приходила к нему. Сначала почти каждую ночь, потом чуть реже… и они говорили, смеялись, даже ссорились… разве могут мертвые ссориться? Тем более смеяться так, как она! Мертвые ничего не могут… кроме как тянуть за собой. Она не тянула, нет. Наоборот, держала тут. Подсказывала. Гладила его по лицу своими теплыми руками, прижималась щекой, губами, всем телом… Он просыпался – и еще ощущал ее всю… всю! И знал, что на следующую ночь все повторится. Что она тут, рядом… и он ее любит. И она любит его. И значит, они живы. Оба. И он, и она.

Десять лет он не ходил на кладбище, на ее могилу. Потому что это было бы кощунством: ее ведь там не было! И он уже решил, что так будет всегда, до самого конца жизни. Ему стукнуло сорок, и вдруг наступил момент, когда он почувствовал, что стареет. Стареет стремительно – как будто не десять лет прошло, а четыре раза по десять! Он стал старым, усталым, циничным, перестал видеть в людях хорошее. Возможно, поэтому она стала приходить все реже, а затем наступил день, когда она к нему совсем не пришла. Или же просто теперь ей было с кем говорить там? Не считая брата, лишившего их обоих счастья выродка, убившего ее, у нее там родной души не было… Ему исполнилось сорок, когда умер тесть, ставший за эти годы его ближайшим другом. И вот он ушел к ней. Или же Оля перестала приходить вовсе не из-за его смерти, а потому что он впустил к себе в сердце другую? Соперницу. Совершенно не похожую на Ольгу. Другую: худую до костлявости, яркую, развратную, страстную, глупую, вертлявую, кудрявую, насмешливую… Черную, как цыганка. Постоянно горевшую и горячую и снаружи, и изнутри. Закружившую и приворожившую. Все рассчитывавшую и бесшабашную одновременно. Только взглянув на нее, он сразу понял, что она будет вертеть им, и изменять ему, и испортит ему жизнь, – но он уже ничего не мог поделать. Ему, с его небыстрой, как холодная речка Уж, коростенской кровью, нечего было противопоставить той, в которой были намешаны цыганская, еврейская, украинская и греческая. Он привез ее из Одессы, куда его занесло по делам, – наверное, только в этом городе и можно было найти такую женщину… совсем, совсем не в его вкусе! Да, Инна с ее острыми коленками, горбатым носом и грубыми лошадиными волосами была совсем не в его вкусе – как и та, что завладела его сердцем сейчас. Да, как и эта, что сейчас! Абсолютно не такая, какой… какой должна быть? Какой он хотел, чтобы она была? Второй Оленькой? Но в мире больше не было Оленьки – ни в этом, ни в том! Он ее потерял – потерял безвозвратно, безвременно, потерял даже не единожды… Или окончательно она ушла, просто устав ждать… ждать чего?..