Найти Эдем (Сборник)

Белецкий осторожно положил одну руку ей на плечо, другой нежно провел по светлым волосам, по щеке, вытер мокрые ресницы девушки.

— Возможно, еще объяснят. Хотя мое мнение такое, что никто нам ничего объяснять не будет. И так ведь все понятно: они создают нам условия для приятной жизни, а мы работаем. Ты — мне, я — тебе. Взаимовыгодное сотрудничество. И длится оно будет, естественно, по мере необходимости.

— Когда же эта мера необходимости закончится, Витя?

Белецкий пожал плечами.

— Знать нам это не дано. Или им наплевать на наши переживания по этому поводу — тебя ведь не волновали бы чувства твоей лошади, которая пашет от зари до зари у тебя на поле и не знает, когда это кончится, и кончится ли вообще?. Или нас вполне осознанно и умышленно держат в неведении. Возможно, находясь именно в состоянии неведения, мы наиболее эффективно воздействуем на «блинчики». А если будем знать, что скоро домой, то эффект пропадет: «блинчики» будут уже не те. Потеряют свои вкусовые качества.

— Так они что, едят их, что ли?

— Это я для примера, Анечка. Бог его знает, что они с ними делают: может быть, едят; может быть, сушат, толкут и употребляют как средство для травли тараканов. Или как приворотное зелье. Или варят и делают губную помаду. Или в нос закапывают при насморке да приговаривают: «Матерь Божья, заступница, сними с меня сухоты и грызоты, с легких, с печени, с сердца, из-под сердца, с белых рук, с белых ног». В общем, гадать бесполезно, ясно одно: для наших работодателей это нужный продукт, и мы им чем-то очень подходим для его получения. Вот они и стараются, обеспечивают все условия для нормального быта и отдыха. — Белецкий похлопал ладонью по березовому стволу, на котором сидел рядом с девушкой. — Прямо как хороший профсоюз. Ну разве мог я предположить, что вновь попаду когда-нибудь в березовую рощу детства? Она ведь теперь изменилась, многое там изменилось — был я там лет семь назад, хотя знал: никогда не надо возвращаться, потому что вернешься уже не туда…

Лес на горизонте слился с потемневшим небом, над верхушками берез проступили слабые звезды. Анна опять зябко передернула плечами, хотя вечер был по-летнему теплый, прижалась к Белецкому.

— Не понимаю, откуда это все здесь появилось, Витя? Твои березы, мое море, розовый сад у Клавы Марченко… Как они все это сделали, откуда места столько набрали в нашем сарае?

— Миры можно из воздуха творить, было бы только умение. И желание, конечно. В каждой песчинке может находиться целая Вселенная, а то и две. Материала для сотворения сколько угодно — надо лишь уметь его обработать. Они умеют, как видишь. Ну, а насчет места в сарае… Представь себе, например, развернутую газету. Нашу «Вечернюю». Или «Диалог». Она ведь больше, чем, скажем, поллитровая банка? А вот если ее сложить аккуратно или скомкать — так ведь она же влезет в банку, согласна?

— Ты прямо как наш Дед, — помолчав, сказала Анна. — Был у нас такой преподаватель. Всегда все растолковывал, и с таким видом, будто только ему одному и известна истина. Будто он сам, как Господь, эту истину сотворил и ничего другого быть не может.

— Ну почему же… — Белецкий несколько смутился. Выдернули ему несколько перышек, ничего не скажешь. — Я вовсе не претендую на открытие истины. Всего лишь предполагаю, стараюсь как-то объяснить… Может быть, истина вовсе в другом месте находится. В противоположном направлении. На другой стороне. Может быть, мы вообще здесь не для того, чтобы «блинчики» выращивать да в карты резаться. Цель у них, у умыкателей наших совсем другой может оказаться.

— Какой другой? — Анна слегка вздрогнула. — Что ты выдумываешь?

— А вот какой: знаешь, что такое сепаратор?

— Н-ну, штуковина такая для молока. Отделяет что-то там… Сепаратный мир…

— Умница. По латыни — «отделитель». Аппарат для разделения разнородных компонентов. Вот они, касториане, и поместили нас в сепаратор, дабы отделить зерна от плевел, агнцев от козлищ и тому подобное. Попросту говоря, процеживают нас сквозь ситечко, смотрят, кто есть ху, как Горбачев говаривал. Кто чего достоин. А потом тех, кто действительно гомо сапиенсом себя показал, переселят в какой-нибудь прелестнейший мир, дадут еще одну жизнь и начнут посвящать в тайны Вселенной. А остальных — в истопники навечно, подкидывать уголек в недра звезд. Вот тебе и еще одна истина.

Девушка дернула плечом, сбросив его руку, отодвинулась и холодно сказала:

— Себя ты, конечно, к гомо сапиенсам причисляешь. А остальных — к быдлу неразумному и непросвещенному.

— При чем здесь я, Аннушка-голубушка? — Белецкий вновь привлек ее к себе. — Это я просто к примеру, насчет истины. Не дано нам найти истину, не дано узнать цель чужаков этих касторианских, если они сами нам ее не поведают. Предположений можно строить сколько угодно, и какое-то из них даже может быть правильным. Только вот какое?.. Не помню, кто из древних говорил… по-моему, Секст Эмпирик…

— О! Все красуешься, гомо сапиенс, — язвительно прервала его Анна, но второй попытки отстраниться не сделала.