Найти Элизабет

Хелен в упор смотрит на меня, но ничего не говорит. Я же в любом случае не помню, о чем я ее спросила. Вопросы утратили былую отчетливость, запутавшись в паутине у меня в голове. Я зеваю и кладу газетный сверток на пол рядом с другим, точно таким же. Оба кажутся мне какими-то странными коконами, и я отталкиваю их прочь от себя. В их безликости есть что-то жуткое. Наверное, таковы и мои мысли – смазанные, нечеткие, плохо узнаваемые. Я ищу, что бы еще такое завернуть.

– Хелен, а кому мы отдаем все эти вещи?

Она захлопывает крышку чемодана и защелкивает замки. Этот резкий металлический звук заставляет меня вспомнить о другом чемодане. То, как моя мать стояла перед кухонным столом, а отец отвернулся, глядя на огонь в очаге.

– Нам вернули ее чемодан, – говорю я Хелен, хотя она уже вышла на лестницу. – Но в нем ничего не было. Он был просто набит газетами.

Внутренний голос подсказывает мне, что это не так, что я что-то путаю, но я вижу, как из чемодана Сьюки, шурша, вылетают клочки газетной бумаги и, падая, устилают пол.

– Я это как сейчас помню, – говорю я. – Полицейские вернули нам ее чемодан, и когда мы открыли крышку, он был набит газетами. Я точно помню, что так оно и было.

Я иду за Хелен к передней двери и останавливаюсь, держась за куст шуазии. Хелен тем временем подходит к машине и поднимает чемодан. Он жутко тяжелый и твердый. Такие обычно берут с собой в путешествие. Я пользовалась им всего несколько раз, когда летала к Тому в Германию.

– Мы собираемся в отпуск? – спрашиваю я.

Хелен со стуком закрывает багажник и идет назад к дому. Когда я поднимаюсь наверх, она уже достает из гардероба мой сундучок из спичечных коробков. Я смастерила его еще в детстве. Сотня крошечных коробков, склеенных вместе. За эти годы клей пожелтел и растрескался. В ящичках сундучка я хранила коллекцию морских раковин, разного рода черепки, насекомых и перышки. А также кое-что из полезных вещей – например, иголки и нитки. Когда Сьюки нужна была пуговица или иголка, она вечно открывала не тот ящик и, увидев на клочке газеты мохнатого шмеля или ночную бабочку, с визгом его захлопывала. Она, конечно, жаловалась, но мне кажется, ей просто нравилось изображать испуг.

– Я думала, что давно его выбросила, – говорю я. – Ты предлагаешь посмотреть, что в ящичках?

– Нет, я бы выбросила все не глядя, – отвечает Хелен, хотя ее руки застыли над сундучком, как будто она не может выбрать, с которого ящичка начать.

– Но, Хелен, а если там лежит что-то такое, что мне нужно? Ты ведь знаешь, в детстве я собирала спичечные коробки.

– Да-да, я помню, мама. И когда мыбыли детьми, мы находили в них дохлых насекомых. Твои секреты, называли мы их. Спичечные коробки, набитые высохшими трупиками пчел, ос и жуков.

– Да, их я тоже собирала. Так это была ты? – спрашиваю я. – Это ты всякий раз кричала?

– Наверное, это был Том.

Хелен начинает вытаскивать крошечные ящички. При этом она старается держаться от них как можно дальше, как будто боится, что оттуда на нее что-то выскочит.

– Тебе нужны эти перья? А эта пуговица?

Она вытаскивает следующий ящичек, и у меня тотчас холодеет внутри.

– Кусок старых обоев, – говорит она, вытряхивая его содержимое. – И обломок ногтя. Брр. Это еще тебе зачем?

Она передает мне ящичек, но от него сохранилась лишь половина. Мне видно дно коробочки из-под чая, пушистые комки пыли в его углах, там, где края газеты, которой устлано дно, слегка загнулись вверх. И среди этой пыли лежит ноготь, а также обрывки цветных ниток, перламутровые и обтрепанные на концах. И когда я поднимаю глаза, я вижу перед собой Фрэнка.

Я не ожидала увидеть его снова, после того как он некоторое время жил в гостинице. Я пыталась поговорить о нем с мамой, но отец сказал, что не желает даже слышать его имя в нашем доме. Его слово было для нас законом. До тех пор, пока неделю спустя я не увидела, как Фрэнк вновь притаился возле живой изгороди в конце нашей улицы.

– Прождал здесь уже битый час, – сказал он, как будто я опоздала. – Во сколько у тебя кончаются уроки?

Фрэнк выглядел настоящим щеголем. Волосы, как и раньше, напомажены и зачесаны назад. На голове шляпа. Щеки и подбородок гладко выбриты.

– Меня оставили после уроков, – ответила я. – За то, что плохо слушала учителя.

Он подошел к краю тротуара.

– На каком уроке?

– Не помню, – ответила я, и он рассмеялся. Я же просунула руку в живую изгородь и, зажав между пальцами веточки, потянула на себя, стараясь не сорвать при этом листья. А когда высвободила руку, то зашагала к дому. – Я спрошу, можно ли тебе войти, – сказала я.

– Знаю, меня теперь у вас не слишком жалуют, – ответил Фрэнк, но все равно увязался вслед за мной. Подойдя к дому, он посмотрел на окна гостиной и бросил в сад недокуренную сигарету. – Вообще-то я хотел попросить тебя прийти ко мне в гости. Хотел подарить тебе одну вещь.

– Прямо сейчас? – спросила я, неуверенная в том, хочу ли пойти с ним, особенно после того, последнего раза.