Я вытаскиваю из вороха вещей рубашку в серую полоску, кладу ее себе на колени и разглаживаю руками. Я не хочу, чтобы она была мятой. Не помню, носила ее Сьюки или нет. Она мягкая и симпатичного кроя, но слишком большая по размеру. Я снова смотрю в чемодан. Твердый чемодан, какие обычно берут с собой в самолеты. Одежда перехвачена эластичным ремнем, в нем запуталась пара брюк коричневого цвета. Но это точно не брюки моей сестры. Я уверена, что все это мне снится. Комната, в которой я нахожусь, не того цвета. Окно – какой-то странной формы. Не узкое и высокое, а широкое. В него проникает свет с улицы, отчего оно кажется длинным плоским прямоугольником. Вся мебель стоит не там, где ей положено быть, – и шкаф, и комод, и туалетный столик. Они все темнеют не в тех углах. Многие вещи завернуты в газету, и мне не видно, что это такое. Я надеваю рубашку, думая о том, когда же я наконец проснусь, но в следующий миг в комнату входит женщина. Наверное, это моя мать, только она почему-то на нее не похожа.
– Доброе утро, – говорю я. Правда, по непонятной причине эти слова даются мне с трудом. Мой рот плохо приспособлен произносить согласные звуки.
– Вообще-то уже вечер. И что ты, собственно, делаешь? Что это за стук? Не иначе как у тебя здесь припрятана бутылка джина или что-то типа того. Я думала, что ты уже давно в постели.
– Я ужасно устала, – говорю я.
– Да, день был долгий, – она убирает волосы с моего лба и помогает мне лечь в постель. Кстати, постель уже теплая, как будто в ней кто-то до меня спал.
И эта женщина явно не моя мать. Наверное, это одна из пропавших женщин, о которых пишут в газетах. Может, я тоже такая.
– Ты до сих пор покупаешь рыбу в той же лавке?
К чему я это спросила? Слова раздражают меня, но звук моего голоса соответствует спутанности моих мыслей.
– Нет, – коротко отвечает она.
Не знаю, поняла ли она меня. Я протягиваю к ней руку и задеваю локтем стакан. Женщина успевает его подхватить, иначе он упал бы на пол. Однако налитая в него жидкость выплескивается. Внутри находится что-то вроде законсервированного трупика, как когда-то у нас в школе. Кролики в формальдегиде. Животы распороты, чтобы были видны внутренности. Мне кажется, мой нос улавливает химический запах и легкую гнилостную нотку.
– Это омерзительно. Что это здесь делает? – спрашиваю я.
– Твои зубы? – в свою очередь спрашивает она.
В дверь просовывает голову незнакомая мне девочка.
– Что происходит? Какой-то ночной пир? Может, мне приготовить горячий шоколад?
– Ты тоже куда-то пропала и тебя ищут? – спрашиваю я.
Девочка смотрит на женщину. У той сконфуженный вид, как будто ее поймали на чем-то постыдном.
– Да-да, приготовь нам горячего шоколада, Кэти, – говорит незнакомка девочке, а затем шепотом заговаривает со мной. Говорит мне, что она моя дочь, что это ее дом, что я живу здесь вместе с ней. Она заявляет, что уже поздно и пора спать, что здесь я в полной безопасности, никто никуда не пропадал и никого не ищут.
– Неправда, – говорю я. – Неправда.
Я хлопаю себя по бокам, однако не могу нащупать карманы. Их закрывает стеганое одеяло. Я прикасаюсь к нему, затем запускаю руки под подушку и вытаскиваю оттуда какие-то вещи. Моим ногам слишком жарко, и их прошибает пот.
– Неправда, – повторяю я, роясь в вещах. Женщина убирает одеяло, и теперь я могу подобраться к запискам в карманах моей пижамы. Я не знаю, что именно я ищу, однако перебираю листки и нахожу имя Элизабет. Оно написано сразу на нескольких. Значит, пропала она. У меня словно камень падает с души.
Девочка возвращается с кружками, и я делаю глоток. Напиток сладкий, вернее, даже приторный и липкий, как растопленная губная помада.
– Так что там с Элизабет? – спрашивает она и улыбается.
– Ради всего святого, Кэти. Только не это, – говорит женщина. – Я сегодня уже наслушалась разговоров на эту тему. Или ты нарочно?
Девочка продолжает улыбаться. У нее острое, похожее на лисичку личико, и, глядя на него, я почему-то начинаю нервничать.
– Прежде чем снова уснуть, тебе неплохо бы сходить на горшок, – советует женщина.
Она берет у меня из рук кружку и убирает с меня одеяло. Мои потные ноги тотчас начинают мерзнуть.
– Где горшок? – спрашиваю я.