Найти и обезвредить

«Коменданту станицы Гривенской господину Люцу от начальника полиции Савчука.

Докладываю, что этой ночью неизвестные восстановили скульптуру Ворошилова. Утром не вышли на работу двое трактористов. Сказали, что тракторы не заводятся. При обыске в доме у одного из них, Петра Северина, обнаружены снятые с тракторов магнето. Северин утверждает, что он их не снимал, как они попали к нему под кровать — не знает. Следствие продолжается.

Считаю, что содержание партизан в станице оказывает плохое влияние на население. Бывший комсомольский секретарь Мишка Породин был самолично мною бит на рынке за распространение слухов, что власти ничего не могут добиться от партизан…»

Ну какой может быть день, который начинается с такого утра? Никого Люц не хочет видеть, быстрей бы сюда Галясова.

Приоткрылась дверь.

— Что вам, Савчук?

— Позволю спросить. Казаки спрашивают, когда ихний главарь будет просить прощения за поругание чести.

Люц почуял скрытую издевку в словах полицейского. Взорвался:

— На работы! Всех на работы, чтоб меньше спрашивали!

Он нарушил инструкцию по проведению «особой политики» в отношении казачества. Зато, разрядившись в крике, почувствовал некоторое облегчение. Можно было вызывать Галясова.

«Из показаний немецкой переводчицы, арестованной органами НКВД в 1944 году:

Комендант требовал от Галясова:

— Скажите, сколько вы оставили агентов в Приморско-Ахтарском районе, назовите их имена, фамилии, где они проживают и какое от вас имеют задание для работы в тылу.

Галясов говорил:

— Я совершенно об этом ничего не знаю…

Комендант на допросах неоднократно убеждал Галясова назвать оставшихся партизан и всех агентов НКВД и обещал за это ему оставить жизнь и взять его на работу для Германии. Но Галясов отвергал его предложения и ничего не рассказывал.

Комендант сказал:

— Если вы будете упорствовать и не признаетесь, мы можем лишить вас жизни…

Допрашивал Галясова и инспектор Катюрба. Поставив его по команде «смирно» посреди комнаты, кричал, топал ногами, приставлял пистолет к груди допрашиваемого».

Но ни этот, ни следующий допросы не дали фашистам никаких сведений о партизанском отряде. Уже не только Люц, но и начальник жандармерии Фукс, весь гарнизон и полиция в Гривенской были убеждены, что упорное молчание Галясова объясняется его надеждой на освобождение в результате партизанской операции. И чем дольше Галясов молчал, тем большая вырисовывалась сила, стоящая за его спиной, тем все более жестокими становились допросы.

«Из показаний Милькиной Клавдии Самойловны, свидетельницы по делу бывших полицейских станицы Гривенской:

Я готовила и носила арестованным пищу. В связи с тем что немцы сильно издевались над Галясовым и не разрешали передач ему, он был сильно истощен…»

Люц лютовал от бессилия побороть в себе страх. Развязать язык Галясову стало для него делом принципа. Раньше он брезгливо относился к тем офицерам, кто прибегает на допросах к помощи пыток. Считал их уделом безмозглых садистов. Теперь ему хотелось своими руками задушить партизана.