Найти истину...

Отец мой приехал в Соединенные Штаты в 1904 году вместе со своим отцом и несколькими братьями, даже не зная, что в то время, когда он уезжал из России, моя мать уже была беременной. Через два года им удалось скопить достаточно денег, чтобы и те члены семьи, которые остались в России, смогли приехать в Америку. Тогда-то мой отец и увидел впервые своего сына. По-еврейски его звали Зелиг Гирш, по-английски же – Чарльз.

Родители поселились в районе Ист-Сайда в Нью-Йорке, где папа работал портным, точно как герой «Скрипача». Выучить английский для них было неимоверной проблемой, как и привыкнуть к американскому образу жизни, но шли годы, и мало-помалу все устроилось.

Шли годы, рождались дети. Сначала Джо, потом Франсис, потом Сэм. Десять лет затишья, а потом родилась Доррис. Через два года на удивление всем пришел в этот мир и я.

Я смутно помню те первые годы своей жизни, однако, хорошо запомнил, как меня впервые обозвали «Христоубийцей». В ту пору мне было лет пять-шесть. Плача, я прибежал домой не потому, что понимал значение слова «Христоубийца», а потому что испугался той ненависти, которая звучала в голосе обзывавших меня детей.

Уже позже, когда мне исполнилось восемь лет, в одно июльское воскресенье, одетый лишь в шорты и кеды, я играл в мяч на школьном дворе. Когда я собрался пойти домой, чтобы пообедать, на улице я наткнулся на одну хмурого вида женщину. Она шла прямо на меня, не сворачивая с дороги. Правой рукой она с размаху ударила меня в грудь так, что я упал. «Прочь с дороги, жиденок!» – закричала она, узнав во мне еврея.

Помню тот гнев, ту злобную ненависть, которых я в то время еще не понимал. И я заплакал. Побежал домой к маме, и мама, успокаивая меня, вытирала мне слезы. Тогда впервые она мне стала рассказывать о том, что значит расти в гетто и о ненависти, которую питали к евреям неевреи.

В последующие годы я узнал о Крестовых походах, в ходе которых крестоносцы гнали евреев с крестом в одной руке и с мечом в другой. Убийства, насилия и грабежи происходили под эгидой «Христианства».

Потом я узнал и о годах Инквизиции в Испании, начиная с 1492 года, когда отказ принять христианство стоил евреям жизни. Очевидно, крылатым выражением в то время было: «хороший еврей – это крещеный или мертвый еврей». Узнал я и о маранах. Мараны – это испанские евреи, которые открыто принимали католицизм ради спасения своей жизни и жизни своей семьи. Но втайне, дома, они сохраняли свое еврейство и продолжали учить своих детей еврейским обычаям.

Между тем наша семья переехала из ист-сайдского гетто в уильямзбургское гетто и, наконец, в гетто в бруклинском районе Нью-Йорка – Боро Парк, где сорок процентов населения составляли евреи, сорок – католики и двадцать – все остальные. Однако мои лучшие друзья были евреями. Помнится, мы участвовали в уличных драках, когда банды с 37-ой улицы или с 8-ой Авеню грозились избить евреев и заходили на нашу территорию в районе 43-ей улицы. Мы жили в квартале, где в ряд стояли многоэтажные дома со сдающимися в них квартирами. В нашем квартале жили сотни ребят. Моими закадычными дружками были Большой Хай, Маленький Хай, Сид и Эл. Родители у всех нас были выходцами или из России, или из Польши, поэтому мы и тянулись друг к другу, питая друг к Другу взаимное уважение.

Что мне больше всего запомнилось из наших уличных драк – это то, что неважно насколько я терпеть не мог какого-нибудь там Бенни или Сола из соседнего дома, но мы всегда забывали о наших распрях и, объединившись, рука об руку шли на нашего общего врага – «гоев».[4]

Я был евреем, потому что им родился. Насколько мне было известно, невозможно было стать евреем, если ты им не родился, но и невозможно было перестать им быть, если ты родился евреем.

И со стороны отца и матери все мои родственники были ортодоксальными евреями. Еще когда они жили в России, вся их жизнь переплеталась с жизнью всего гетто, религиозного образования и синагоги. Однако в Америке все было по-другому. Для нас иудаизм был формальной частью еврейской религиозности. Об этом редко говорили, да и вообще не упоминали. И я и мои братья прошли обряд подготовки к Бар Мицве,[5] и всему, что с ним связано. Ничего не оставалось делать, как просто «быть» евреем.