– А обратно? – усомнился провожатый.– Они же иноземцы,– последнее слово он произнес тоном, явно выражающим все его неприятие нерусских людей,– заплутают тута у нас с непривычки-то.
– Ну за дверью их пожди,– предложил царевич.– А мы тута мигом.
– Ведаю я, яко оно. Поначалу завсегда мигом, ан глядь – час, а то и два. А времечко-то – почивать пора.
– Ну иди уж! – нетерпеливо повысил голос царевич, и провожатый, не переставая ворчать себе под нос что-то осуждающее, нехотя удалился.
– То дядька[69]
мой, Ванька Чемоданов. Он завсегда ворчит, и на меня тож, потому ты на него не гляди,– пояснил мне царевич и весело махнул рукой.– А что до батюшки, то он мне в этом перечить не станет – поверь, а ты мне враз полюбился, егда мы еще с тобой в возке катили. Хоша ты и млад летами, а эвон где побывал. Мне-то, поди, за всю жизнь и десятой доли того повидать не доведется,– чуточку взгрустнул он, но тут же вновь повеселел и пригласил нас с Квентином к столу, на котором небрежно валялись разные свитки.– То мне батюшка на выбор прислал к Прощеному воскресенью, дабы я по своему усмотрению выбрал тех, кого помиловать,– пояснил он, начав собирать свитки в кучу, но затем, ойкнув, бросил их и испуганно уставился на меня.– Я-ста, чаю, ты ныне и не потрапезничал вовсе, княж Феликс.Я отмахнулся:
– То пустяки, царевич. К тому же домой вернусь, там до отвала накормят.
– Не-е, то не дело, чтоб гости из царского дворца с пустым брюхом отъезжали. Разве ж можно. Ну-ка посидите тута, а я мигом с дядькой обговорю. Время и впрямь позднее, но он чего-нибудь придумает.– И, не обращая внимания на наши с Квентином протестующие возгласы, выскочил из комнаты.
От нечего делать я взял со стола наугад один из свитков и попытался прочитать его. Кириллица давалась с превеликим трудом, но я не сдавался, подключив всю логику. Затем, плюнув, взял другой. Та же абракадабра.
А как с третьим? Тут писец постарался, почерк прямой, твердый, буквы не прыгают, и завитушек вокруг них вроде бы поменьше. Постепенно мне удалось сложить их в слова, а там и осмыслить. Получалось следующее:
Так-так. Выходит, с донскими казаками торговать чем хочешь нельзя – имеются ограничения. Будем знать. У меня-то пока в наличии лишь одна пищаль и сабля, которые самому нужны, но мало ли как дальше сложится.
И что там дальше? Кто у нас нарушитель? Я вновь уткнулся в свиток.
Ишь какой фулюган. Ну и какой срок ему за это светит? Я углубился в самый конец свитка:
Ну кнутом – это по-божески. С другой стороны, как лупить – можно ведь и до смерти засечь. М-да-а, влип парень. Пусть мужик и знал, на что шел, но все равно. Тем более масштабы продажи не впечатляли. Такое ощущение, что человек не спекулировал, а продавал свое, не исключено – последнее. Может, ему хлеба для семьи купить надо было, а тут...
На секунду мне стало остро жалко этого неведомого Лепунова, к тому же фамилия показалась на удивление знакомой. Погоди-погоди, а не тот ли это Ляпунов, который был во главе первого народного ополчения, которое собиралось в Рязани? Хотя нет, того вроде звали иначе. Как-то на «П», то ли Петр, то ли...
Но все равно, возможно, родственник, а может, вообще отец[70]
. Помнится, Ляпуновы и в свержении Шуйского участвовали, если только я ничего не путаю. Короче, видная фамилия. Может, подсказать царевичу? Или не стоит с первого дня так бесцеремонно соваться в его дела?Но тут одно за другим стали вносить блюда для трапезы. Чемоданов расстарался на славу – на столе перед нами оказалось пяток здоровенных блюд, преимущественно мясных, и еще пяток поменьше – с солеными грибочками, мочеными яблочками, хрусткими огурчиками, квашеной капусткой – словом, что-то вроде средневековых салатов.
Жаль, не было моей любимой селедки под шубой. Хотя да, тут, по-моему, свекла то ли еще не завезена, то ли не тот овощ, который допускается на царский стол.
На отдельном блюде красовались сладости – изюм, сушеный инжир, чернослив, вяленые полоски дыни и прочее.
– И вовсе они лишние,– ворчал Чемоданов, выставляя перед каждым из нашей троицы пустую тарелку.– Можно и оттеда ложкой черпануть да в рот, яко в старину. А то ишь удумали баловство.