Наивность разрушения

- Мужчина! Но у него есть другая, которую он никогда не бросит. Я для него игрушка.

Между мной и Лизой в замутненной атмосфере комнаты поднялся образ Машеньки, с которой Перстова связывали узы долга, странной, неписанно утвержденной клятвы совместно одолеть чудовищное упрямство перстовского рока, но, сдается мне, отнюдь не быть с ней вместе до конца, если рок окажется сильнее, чем они предполагают, и погонит несчастную по уже проторенной им дорожке. Я даже вздрогнул, так это было неожиданно. Пожалуй, окажись я на месте Лизы, которую пробирало весьма простое и объяснимое желание выйти замуж, но которая поставлена перед величественным фактом, что семья приглянувшегося ей мужчины всегда несла невосполнимые свадебные потери и что, собственно, уже другая предназначена к очередному закланию, я бы тоже заговорил в самом возвышенном и бредовом стиле, устами агонизирующего поэта. С другой стороны, я просто не понимал, для чего Лизу вздергивают на дыбу посвящением во все эти кладбищенские, фактически сомнительные и подозрительные подробности, зная, что место невесты уже занято и что она, Лиза, далеко не тот человек, чья голова и чье сердце способны хранить семя подобной осведомленности. Допустим, семя, брошенное в душу Машеньки, даст правильные всходы хотя бы потому, что Перстов не перестанет руководить ею, а что же будет с Лизой, для которой и сейчас не секрет, что Перстов ее бросит?

Наконец она ушла на кухню помочь Наташе. Мужчины, захлопнув за нею дверь, почувствовали себя свободней, удобно расселись за столом и с вожделением раскупорили бутылку вина. Мне налили, и я выпил. Они уже усвоили развлекательную привычку после каждого бокала рассказывать байку, и теперь был черед Кирилла. Он без напряжения всмотрелся в прошлое, выбирая подходящий сюжет, и по тому, каким насмешливым и зловещим огнем озарилась его пухлая физиономия, я догадался, что его история вполне удовлетворит вкусам развращающего публику и собственную дочь Иннокентия Владимировича.

Зная истинную правду о двух из трех восседавших в полумраке комнаты мужчин, но не имея возможности применить ее, поскольку эти двое сладко столковались и спелись между собой, я был несвободен и буду несвободным до тех пор, пока не распутаю этот дьявольский клубок. Один лишь Кирилл был, кажется, однозначен, всегда и всюду в одинаковой роли, что и мешало мне, после выпитого бокала и среди ощущений разлада с обществом, вспомнить, какого он цвета или, скажем, в чем смысл провозглашаемого им гедонизма. Иными словами, он подавлял и мучил меня тем, что среди гостей оставался единственным, с кем у меня не было вообще никакой связи, кто был в моих глазах не более чем случайностью, однако возникал с опасной частотой и определенно не испытывал ни малейшего неудобства при общении со мной.

- Однажды приключился со мной случай, - начал Кирилл, рассказчик, давно ли, не важно, но факт, что был зимний вечер и я всей душой желал выпить. Посидел в кафе и, надо же, просадил все деньги, ведь дерут там безбожно. А отвечающего потребности состояния нет как нет. На улице темнота и прочие мерзости, ну и разные люди... однако один из встречных неожиданно заговорил со мной. Я брел куда глаза глядят, размышляя, где бы распотешиться, а он вынырнул из какого-то переулка и потянулся ко мне, и я сразу смекнул, что у него особый интерес к моим прелестям. В качестве возбуждающего и убеждающего средства - бутылка вина. Я все пытался рассмотреть его, поскольку его внешность не могла ничего не значить на чаше весов, куда я бросил свои "да" и "нет". Рассмотреть не удавалось, все смазывала тьма, да и он как-то чересчур вертелся, но в конце концов, под влиянием обаятельного образа бутылки, которую я рассмотрел отлично, "да" перевесило. Я расплылся в улыбке и утвердительно кивнул. Мы пошли к нему домой. Подобными вещами я никогда не занимался, но и предрассудков на их счет у меня нет, вообще, будем откровенны, раз уж мы избрали стезю гедонизма, надо идти по ней до конца.

Вот что такое сейчас мы с вами, как не люди, жаждущие удовольствий? Но кто из вас во тьме ночной пошел бы за педерастом, не любя его и даже не уважая его порицаемые обществом наклонности? Я знаю немало людей, которые только и делают, что развлекаются, развратничают, пьянствуют, тонут, гибнут, но при этом вынашивают в себе какие-то символы нравственного здоровья, то есть заведомо знают, что можно делать, а что нельзя, и в каких случаях вдруг выступить человеком с крепко развитым чувством собственного достоинства. А я никаких пределов перед собой не ставлю и убежден, что только так - паря свободно - достигну неукоснительной подлинности. Я могу остановиться, спасовать на каком-то пределе, но это уже другое дело, дело случая, а вот действовать по готовым принципам и рецептам я не буду никогда.