Наивный человек среднего возраста. Не хвали день по утру

— У меня нет подобных намерений, — успокаиваю её я. — И представляться излишне. Я думаю, что всё о вас уже знаю.

— Это звучит почти угрожающе.

— Наоборот. Отзывы о вас только положительные. Мой предшественник просто слов не находил, расхваливая ваше трудолюбие и… вашу отзывчивость.

— Какое нахальство!

— Почему нахальство? — добродушно возражаю я. — Просто болтовня. Есть люди, которые, знаете ли, любят делиться своими переживаниями.

— Вы тоже из их числа?

— Нет, я из совсем другой категории. Но какое это имеет значение? Неужели вас волнует, что о вас говорят?

— Не очень. А вас?

— Меня — абсолютно не волнует.

— Даже то, о чём говорят сейчас?

— Что именно?

— Ну! Сплетен так много, что я не могу сразу все пересказать. Если хотите услышать полный отчёт, то могу его сделать сегодня вечером у советника.

— Почему именно у советника?

— Сегодня его день. Здесь у нас, видите ли, дни строго распределены между сотрудниками. В понедельник пьём у Адамса, во вторник — у Бенета, в среду — у советника и так далее… Сегодня как раз среда.

— А что за личность советник?

— Мне неловко давать ему характеристику…

— Я запрещаю вам чувствовать себя неловко со мной, — произношу я строгим тоном, как подобает начальнику.

— Вы ведь знаете, что в каждом посольстве есть свой дурак. У нас эту роль довольно удачно играет советник, — поясняет секретарша, весьма быстро преодолев свою неловкость. Потом добавляет: — Позвольте напомнить, что посол ждёт вас.

* * *

Стоит ли говорить о том, что кабинет посла нисколько не похож на полутёмную комнату, доставшуюся мне в наследство от Адамса. В три высоких окна вливается свет облачного дня, растекающийся по расставленной, как в музее, мебели, носящей, вероятно, имя одного из бесчисленных Людовиков или какой-нибудь мадам Помпадур. Вообще всё здесь дышит аристократизмом, включая посла, который при моём появлении встаёт, так и не соблаговолив выйти мне навстречу, опирается одной рукой о стол и застывает в торжественной позе, словно монумент.

— А вот и вы!.. — произносит он с ноткой лицемерной благосклонности, когда я наконец пересекаю длинный кабинет и останавливаюсь перед массивным, украшенным резьбой письменным столом.

Я пожимаю его руку, вялую и костлявую, протянутую мне с той же лицемерной благосклонностью, и усаживаюсь в одно из кресел в стиле мадам Помпадур. «Монумент» тоже принимает сидячее положение, и аудиенция начинается.

После неизбежных и ничего не значащих вопросов — как доехали, как здоровье жены — посол приступает непосредственно к существу проблемы, точнее, пытается объяснить мне, в чём состоят мои обязанности советника по культуре, подчёркивая при этом, что он, шеф, надеется, что я с ними справлюсь.

Я слушаю рассеянно, краем глаза изучая фасад начальника. Это явно потомственный дипломат хорошей старой школы. Красивые седые волосы, энергичное лицо, в котором есть отдалённое сходство с Линкольном, но глупее, и безупречный серый костюм, по цвету такой же, как мой, но явно более дорогой. Что касается манер, то они тоже в стиле доброй старой школы: необыкновенно учтив и вместе с тем постоянно держит собеседника на соответствующем расстоянии.

— Надеюсь, я вам не наскучил, — прерывает в какой-то момент он свою речь, давая мне понять, что от него не укрылась моя рассеянность.

— Нет, что вы, я вас очень внимательно слушаю, — отвечаю я почти подобострастно.

Восседающий за столом «Линкольн» бросает на меня подозрительный взгляд, и меня охватывает смутное предчувствие, что все мои позы — покорности и добродушия — будут не слишком высоко котироваться в этом кабинете. Жаль, ведь они отработаны для демонстрации этих качеств перед начальством, а не перед подчинёнными.

Посол, как и следует дипломату, подавляет своё недовольство и наставительно продолжает в том же духе:

— Вы видите, что возможности для работы тут немалые, особенно в вашей области, области культуры. Впрочем, я полагаю, что вы тоже думали об этом и у вас есть что мне сказать.

Действительно, у меня есть что ему сказать, хотя и не совсем о том, о чём хотелось бы ему сейчас услышать. Однако прежде чем перейти непосредственно к этой теме, я решаю попытаться ещё раз прикинуться простачком.

— Вы так обстоятельно и подробно рассмотрели все вопросы, что мне просто нечего добавить…

— В таком случае, я надеюсь, вы принимаете мою… хм… назовём её так: «программу», — произносит деловито шеф, не показывая виду, что польщён моей оценкой.

— Всё это само по себе, конечно, прекрасно, — начинаю я вилять.

— «Само по себе», но не для вас, не так ли? — снова ставит вопрос ребром посол.

— Я вовсе не это хотел сказать… Но, как вы сами понимаете, передо мной стоят особые задачи, не связанные непосредственно с культурной деятельностью…

— Особые задачи — это ваша забота, — сухо замечает сидящий за столом монумент. — Они меня не касаются и не могут служить основанием для пренебрежения вашими прямыми обязанностями.

Заявление его по смыслу и по тону таково, что игра в Кандида становится совершенно излишней.