Наивный и сентиментальный писатель

В отождествлении автора с персонажами есть и что-то детское, особенно в том, как он, предложение за предложением, пишет свою книгу. Детское, но не наивное. Когда я по очереди отождествляю себя с разными героями, мое умонастроение при этом похоже на то, в котором я пребывал, когда в детстве играл сам с собой: как и все дети, я ставил себя на место кого-то другого, и в воображаемом мире представлял себя то воином-янычаром, то знаменитым футболистом, то великим героем. (Жан-Поль Сартр в своей автобиографии «Слова» очень поэтично пишет о сходстве между детским «притворством» и образом мышления писателя.) Когда я пишу, игра с формальной стороной дела тоже дарит мне поистине детское счастье. Все двадцать пять лет, что я зарабатываю на жизнь сочинением романов, я не перестаю радоваться, что моя работа позволяет играть в игры, похожие на те, в которые я играл ребенком. Писательство, несмотря на все связанные с ним сложности и большой труд, всегда представлялось мне очень веселым занятием.

Итак, отождествление себя с персонажами – дело детское, но не вполне наивное, поскольку не полностью завладевает моим разумом. В то время как одна его часть, словно ребенок, занята подражанием другим людям, их голосам и поступкам, другая тщательно обдумывает роман в целом, проверяет общую композицию и пытается предугадать, как читатель будет воспринимать и оценивать повествование и героев, какое впечатление будут производить на него строки, которые я пишу. Все эти хитрые расчеты требуют строгого мышления, противоположного детской наивности. Чем эффективнее писателю удается быть одновременно наивным и сентиментальным, тем лучше он пишет.

Хороший пример конфликта (или гармонии) двух сторон авторской личности (наивной, склонной по-детски представлять себя другим человеком, и сентиментальной, не забывающей о собственном голосе и потому озабоченной технической стороной дела) – тот факт, что каждый писатель знает: способность отождествлять себя с другими людьми имеет свои границы. Искусство романиста заключается в умении говорить о самом себе как о другом, а о других – как о самом себе. Говорить о себе как о другом можно лишь в некоторых пределах, и точно так же не беспредельна возможность представлять себя на чужом месте. Желание создавать самых разных персонажей, преодолевая культурные, исторические, классовые и половые различия, то есть выходить за пределы собственного «я» и видеть, исследовать целое – это основополагающее стремление к свободе, благодаря которому писать и читать романы так интересно; и оно же приводит нас к осознанию того, что возможность людей понимать друг друга ограниченна.

В написании и чтении романов есть некий нравственный аспект, связанный со свободой, подражанием другим людям и способностью представить себя кем-то другим. Это одна из самых замечательных сторон писательства: я говорю о том, что автор романа, который, напрягая волю и силу воображения, ставит себя на место своих персонажей, в какой-то момент замечает, что сам постепенно меняется. Писатель не только видит мир глазами героя, но и потихоньку начинает походить на него! Я очень люблю свою работу в том числе и за то, что она заставляет меня выходить за рамки собственных взглядов и становиться кем-то другим. Благодаря этому я приобрел характер, которого прежде у меня не было. Сочиняя романы и ставя себя на место других людей, я тридцать пять лет воспитываю свою душу.

Стремление выходить за пределы своего «я», воспринимать всех и вся как единое целое, отождествлять себя со множеством других людей, видеть мир максимально полно делает авторов романов похожими на китайских художников прошлого, которые, как гласит легенда, поднимались на высокие горы, чтобы запечатлеть ландшафт во всей его поэтической целостности. Специалисты по китайской живописи любят напоминать наивным поклонникам этой легенды, что точка обзора, позволяющая создавать рисунки, на которых сверху видно сразу все, создана воображением и что на самом деле художники на горы не залезали. Схожим образом и построение композиции романа требует поиска воображаемой точки, с которой видно все. Находясь в ней, легче всего догадаться, где находится центр романа.