Наивный и сентиментальный писатель

Моя первая книга «Джевдет-бей и сыновья», которую я начал писать в 1974 году, следует традиции реалистического романа XIX века, «Будденброков» и «Анны Карениной». Затем я стал увлеченно превращать себя в модерниста и экспериментатора. В моем втором романе «Дом тишины» можно обнаружить следы влияния Фолкнера и Вирджинии Вулф, французского «нового романа» и новаторов из Латинской Америки. (В отличие от Набокова, который отрицал влияние каких бы то ни было писателей на свое творчество, я всегда несколько преувеличиваю степень постороннего влияния на себя, потому что верю, что благодаря этому могу говорить более свободно и, как в данном случае, информативно.) Свой, как это было принято раньше говорить, «собственный голос» я нашел, открывшись влиянию таких писателей, как Борхес и Кальвино. Первый пример этому – мой исторический роман «Белая крепость». В книге, которую вы держите в руках, я рассказываю обо всех этих авторах в свете собственного писательского опыта. В «Черной книге», как и в первом моем романе, много автобиографического, но отличается она тем, что, именно работая над ней, я окончательно обрел собственный голос; тогда же, должно быть, я определился с собственным пониманием сюжета, о котором рассказал в одной из этих лекций. А вниманием к вопросам визуализации текста в процессе чтения я обязан роману «Имя мне – Красный». Впрочем, я всегда был писателем, стремящимся задействовать визуальное воображение читателя, и всегда верил (несмотря на яркий обратный пример в лице Достоевского), что роман «работает» благодаря визуализации. «Снег» заставил меня задуматься о политическом аспекте романа, «Музей Невинности» – о вопросах репрезентации социальной реальности. Работая над этим последним на данный момент своим романом, я понял, что, когда писатель приступает к новой книге, ему помогает опыт всех предыдущих его сочинений, и чем их больше, тем существеннее поддержка. Но в то же время он совершенно одинок – так же, как и тогда, когда писал первое предложение своей первой книги.

В октябре 2009 года, когда я приехал в Нью-Йорк встретиться с Хоми Бабой, я размышлял о двух книгах, которые можно было бы взять в качестве примера для своих лекций. Первая – «Аспекты романа» Э. М. Форстера. Эта работа, уже вышедшая, как мне кажется, из моды, сегодня изгнана с кафедр английской литературы и прозябает на курсах креативного письма, где не рассматривают духовные и философские вопросы, а только учат ремеслу. Перечитав «Аспекты романа», я подумал, что хорошо бы восстановить его репутацию. Вторая книга – «Теория романа» венгерского философа и литературного критика Дьёрдя Лукача, написанная еще до того, как он стал марксистом. Это не столько подробная теоретическая работа о романе, сколько философское, даже антропологическое и к тому же удивительно поэтичное эссе, автор которого пытается понять, почему человек испытывает духовную потребность в таком особенном зеркале, как роман. Мне всегда хотелось написать книгу, подобную этой, в которой, говоря о романе, можно было бы поделиться размышлениями обо всем человечестве, в первую очередь современном.

Первым крупным мыслителем, который понял, что, рассказывая о себе, можно, по сути, говорить обо всех, был, конечно, Монтень. С начала ХХ века было сделано много других открытий в области писательской техники, благодаря которым, как мне кажется, мы, авторы, наконец-то поняли, что наша первая задача – отождествить себя со своим героем. Работая над этой книгой, я позаимствовал у Монтеня его оптимистический подход, веря, что если я смогу честно рассказать о своем собственном писательском опыте, о том, что происходит в моей голове, когда я пишу и читаю романы, то тем самым поведаю нечто важное обо всех писателях и об искусстве романа в целом.