Наизнанку

Тишина машины не тяготила, а скорее, наоборот, успокаивала. Янка не выпускала мою руку с тех пор, как мы сделали первую и единственную остановку, чтобы перевязать ногу. Ткань брюк уже прилипла к ране и при малейшем движении выстреливала резким импульсом боли в колено. Но я не замечал этого, лишь рефлекторно морщился.

— Олег, нужно остановиться. Я вижу… — она положила ладонь на мою руку, сжимающую руль с чуть большим остервенением, чем следовало. Но только так я мог скинуть хоть каплю напряжения от незабываемого вечера.

— Умойся, прошу… — она не могла смотреть на меня, отворачиваясь и плотно сжимая веки.

Прошелся рукой по уже засохшей крови на лбу и на губе, ощущая болезненную шероховатость. Прохладная вода смывала кровь, окрашивая белоснежный снег багряными разводами.

От Яны веяло каким-то смирением и чувством обреченности, что ли. Каждый ее жест был переполнен волнением и болью. То, как она вытирала кровь смоченным шелковым шарфом или перетягивала ногу бинтом, было неожиданно для меня. Хотелось подбежать, встряхнуть ее и умолять об истерике, о громком крике или слезах.

Но слез не было, собственно, как и слов. Она прижалась ко мне так крепко, стараясь не задеть ногу, что я ощутил всю силу сковывающего её напряжения, тогда мне вновь стало страшно. Едва коснувшись моих губ, она вернулась в машину и выкинула в окно свой мобильный телефон.

— Нам пора. Я знаю отца, он не остановится…

Через пару часов нашего пути, Янка задремала, откинувшись в широком кресле, но даже тогда продолжала держаться за меня. Тонкие пальцы крепко обхватили браслет моих часов, будто она боялась, что я могу выпутаться и исчезнуть, я же, наоборот, готов был на все, лишь бы уехать подальше. Лишь бы не видеть никого.

На рассвете мы въехали в деревню. Сбавил скорость, чтобы не разбудить еще спящих жителей. Остановился возле высоких деревянных ворот, моргнув фарами семь раз. Ворота заскрипели и распахнулись.

— Черт! Я уже начал переживать, — заспанный Сизый подбежал к машине, просовывая руку в окно. — Черт! Как они тебя…

— Это я упал…

— Ага. Точно… Раза два?

— Я сам! — рявкнул, увидев, как Сизый намеревается поднять Янку на руки. — Отойди.

Не мог никому позволить этой роскоши. Не мог никому доверить, потому что ее безопасность стала моей целью, смыслом, единственно возможным вариантом! Смотрел на дрожащие ресницы, на подрагивающие губы и тепло растекалось по телу, заглушая боль. Бережно отнес ее в спальню на втором этаже и начал раздевать. Впитывал ее тепло, стараясь насытиться чем-то настоящим, неподдельным. Тем, что нужно ценить! Стянув шелковые брюки, прошелся пальцами по обнаженной спине, ощущая каждый бугорок позвоночника, наслаждаясь нежностью прикосновений, когда дошел до тонкого шрама, разделяющего ее ягодицу на две половины, ощутил резкую боль в сердце. Как бы старался не думать об этом, каждый раз глядя на уродливо-рваную линию на идеальной коже, сжимался от злости.

— Нет, Кролик… Не юбилейный. Их было не сорок девять, а пятьдесят. Ты была первым шрамом прямо на сердце. Твои голубые глаза, наполненные слезами… Ты мой первый шрам…

Мне было страшно ее разбудить, страшно дышать, чтобы не потревожить, потому что не готов был ответить на все вопросы. Молился, чтобы она спала как можно дольше. Черт! Еще восемь часов назад я был прикован к стулу и молился ощутить хоть каплю страха, но сердце было пустым. А теперь? Теперь я боялся всего. Впервые в жизни у меня появилась настоящая цель, от которой зависело будущее. Сколько раз я заставлял себя подняться, заставлял дышать и жить, бредя в рутине дней на ощупь. Не ощущая всего спектра чувств. Меня загнали в угол, продиктовав условия, которые я заучил, как «отче наш». Но не понимал, почему все принял, позволив делать с собой то, что им заблагорассудится. Выполнял задания, преодолевал барьеры, перешагивал через людей, лелея в голове мысль о мести. Месть? Она разве что-то значит? Ничего. Я просто нарисовал себе цель жизни, чтобы заставлять себя просыпаться по утрам. Разве что-то изменится? Ничего. Тем, кого погубил Корней, уже не помочь, не вернуть. А Яна… Мой кролик… Она рядом и дышит. Ее сердце взволнованно стучит и рвется между мной и отцом. Разве я не понимал, что ей будет больно? Понимал. Все знал, но ничего не мог изменить, потому что до сих пор продолжаю оставаться загнанным в угол человеком… Глупец! Насколько я слепо жил….

***

Вибрация телефона заставила открыть глаза. Звук доносился из моей сумки. Я со скрипом поднялся с неудобного дивана. Конечно, лечь спать в гостиной было плохой идеей, но мне нужно было поговорить с Сизовым. А на самом деле я ждал звонка. Но телефон, который никогда не звонил, продолжал молчать, раздражая тишиной. Ведь им уже известно о произошедшем!

Сжал зубы до скрипа, ощутив боль, чтобы осознать, что уже не сплю. Открыв сумку со своими вещами, достал телефон.

— Да… — Все пошло не так, как было запланировано. — Сухой голос, которого я не слышал много месяцев, влетел в ухо, завибрировав в голове.

— Так бывает, ты же сама знаешь.