Наизнанку

— О! Моисей! А я-то думал, чего это ты ко мне сегодня ни разу не подошел. Обиделся, что ли? — пересохшее горло саднило, а вылетавшие звуки больше походили на хрип.

Моисей стоял в паре метров от меня, скрестив руки за спиной. Он внимательно следил за мной, словно боялся пропустить малейшее движение, взгляд или вздох. Казалось, что он приготовился. Будто просто ждал отмашки, чтобы взорваться. Но мне нужно было время. Выдохнул и, пользуясь моментом, окинул взглядом кабинет. Вдоль стен стояли парни, они старались не смотреть в мою сторону. У стола «папы» стоял Костя. Он вертел в руках мой ствол, пытаясь прочесть гравировку на рукоятке.

— Кто ты такой? — вдруг заорал Моисей, подскакивая ко мне. Было заметно, как его трясет. Морщинистое лицо то бледнело, то румянилось, как свежий персик. Глаза стали прозрачными, как ключевая вода. — Никто! Слышишь? Еще никто меня не провел. И тебе не удастся! Никому не позволю гнать дурь в мой город! Хотел провернуть все за спиной? Да? Ан нет, Призрак… Я думал, что ты умный мужик, а ты так себе… Грязь под ногами. Думаешь, раз снюхался с Янкой, то приму тебя и твое дерьмо с распростертыми объятиями? — Он нагнулся так близко, что в нос ударил резкий запах виски и пряность его сигар. — Нет, Скала. Я куплю доче новую игрушку, а ты исчезнешь с лица земли. Я раскусил тебя. Вижу насквозь. Твоя маска таинственности, вседозволенности — не что иное, как пустота и продажность. Ты пустое место. Шавка без роду и племени, готовый за зелень американскую убить любого. Ты один, а мы — семья! У тебя же на лице написано, что ты «шкура»!

— Что ты с ним разговариваешь? — Костя вышел из-за спины брата. Такой тяжелый взгляд шарил по мне. Я чувствовал каждой клеткой. Но он меня сейчас не интересовал. Закрыл глаза, в поисках хоть капли страха, растерянности. Но нет… Все как обычно. Сколько раз я слышал то, что сейчас вывалил на меня Моисей? Много. Да чего скрывать? Сорок девять раз. Сорок девять гребаных раз. Каждый раз видел глаза, наливающиеся кровью, раздувающиеся крылья носа, ощущал тяжелое дыхание, запах сигарет и алкоголя. Менялись только люди, страны и времена года. Даже обстоятельства повторялись с завидной регулярностью. И все происходящее сейчас не было для меня сюрпризом. Раздражала реакция собственного организма. Полное отсутствие стандартного для обычного человека набора симптомов: страха, шока, волнения. Пошевелил пальцами, прижав их к ладони, но кожа была сухой, ни капли гребаного пота. Хотелось закрыть глаза и уснуть. Нет, не потому что голова вибрировала от боли, а потому что надоел шаблонный процесс. Усталость накапливалась где-то под солнечным сплетением. Кружилась, больно стуча в желудок, пинала в сердце и крепко сжимала легкие.

Вот и сейчас я смотрел на Моисея, скорее, как на что-то обыденное, привычное и рутинное. Кровь стала запекаться, лишая четкости зрения, стягивая веко. Устал смотреть на трясущееся от гнева лицо старика и вновь повернулся к Косте. Как только наши взгляды встретились, он подпрыгнул от неожиданности, уронив мой ствол на пол и замер, чем стал привлекать к себе внимание парней. Куранов, стоящий у стены, быстро отпнул оружие к входной двери и снова отвернулся, так и не подняв глаз. Костя пару секунд пытался собраться, а потом схватил графин виски и щедро плеснул в стакан со льдом.

— Что, дядя Костя, страшно? — прошипел я, сплевывая затекшую в рот кровь прямо на пол.

— Что ты тянешь? — вдруг заорал Костя, подбегая к растерянному Лазарю. — Это он крыса! Пустили его, пригрели! Да если бы не я, то вы никогда бы не поняли, кто он! Стреляй!

Парень стоял прямо за спиной Моисея, сжимая в опущенных руках ствол. Он смотрел на меня исподлобья, практически не моргая. Никогда не видел настолько тяжелого взгляда. Пальцы крепко сжимали рукоятку. Белизна костяшек, нездоровый багряно-черный цвет кожи рук, мелкая дрожь и каменное выражение лица. Черт! Да он даже не пытался скрывать эмоции. Если Моисей кипел от ярости, борясь с диким желанием накрутить мои яйца на кулак, то с Лазарем все было иначе…

— Вообще, почему он до сих пор дышит? — Костя понял, что от Лазаря ему ничего не добиться и развернулся к брату, схватив его за рукав пиджака. Но Моисей нервно отмахнулся, сбросив крепкую ладонь брата, этот жест был похож на то, как отмахиваются от назойливой мухи в конце лета. Конечно, от него сейчас слишком много шума. Старику нужно было решиться грохнуть того, кого сам подпустил слишком близко. Подписывал приговор очередному мужику единственной дочери. Видел его муку, потому что на кону стояло что-то бесценное, неповторимое, то, что сложно вернуть. Любовь и доверие…

— Это мой город… — вновь затянул Моисей любимую песню.

— Он давно уже не твой. Тебя списали… Как только шлепнешь меня, то и сам пропишешься в комнате из красного дерева. Говорят, там тепло и хорошо… Продумай дизайн! А то красный бархат любит не каждый! — не знаю, но почему-то именно сейчас мне хотелось высказать ему все, что думаю. — Хватит, старик. Пора уходить…

— Заткнись! — взвыл Костя.