Накафельные рисунки

Она смотрела мне в глаза. «Гипнотизирует, — догадался я и решил: — Надо встать, взять какую-нибудь палку и прибить гадину». Но ни ноги, ни руки не слушались меня.

Она, видимо, знала о произведенном эффекте. Скользнула в мою сторону. Я зажмурился и через мгновение ощутил, как тварь обвила мои ноги, двинулась вверх по спирали. По животу, по груди… Вот она уже обернулась вокруг моей шеи.

«Все. Задушит» — мелькнуло в голове. Но гадина, укрепившись, замерла. И я осторожно открыл глаза. И тут же снова зажмурил — она смотрела на меня в упор. И я вновь услышал шипенье:

— Тс-с…

Что-то холодное коснулась моих губ. Не знаю почему, но я раскрыл рот. И ощутил, как в него тут же скользнула ее головка. И длинная-длинная шея.

Она рывками принялась входить в мое горло, продвигаться вниз по пищеводу.

«Схватить за хвост, выдернуть» — мой мозг пытался спасти меня. Но руки по-прежнему не слушались. Я их просто не чувствовал. Как будто их вообще у меня никогда не было.

Меня спасло отвращение. Мышцы живота, неожиданно резко сократившись, выбросили гадину из меня прямо на стол. Вместе с полупереваренным бутербродом, окрашенным красным вином.

Я вытер платком слезы и испарину, выступившие от напряжения. С опаской глянул на малоэстетичный натюрморт. Но никакой змеи, конечно же, на столе не увидел.

Я умылся. И погрозил себе в зеркало пальцем:

— Во-первых, отдыхать надо, молодой человек. А во-вторых, не есть и не пить всякую гадость…

Я поднял с пола портрет женщины. Поднял и аккуратно порвал пополам. И еще раз. И еще. Потом спустил в унитаз.

В тот же вечер я уехал за город. Прочь из пыльного душного города. Дышать свежим воздухом, погружаться в теплую синь и зелень, загорать и веселиться.

ВРЕМЯ РЕЗАТЬ СЫР

Даже когда я был не очень большим, и сыр резала мама, все равно помогал ей.

Она не могла обойтись без меня. Выкладывая на стол кусочек солнца, обязательно звала, спрашивала:

— Пора?

Я останавливал ее взмахом пальчика и подбегал к окну. От мамы я знал, что сыр можно резать только тогда, когда это разрешит делать Главный Сырный Обермейстер. А если управиться без него, то Вкус может запросто испортиться. И тогда нарезанное солнышко окажется горьким или кислым, или даже вонючим.

Так вот, я нужен был маме потому, что взрослые не могут видеть и слышать Главного Сырного Обермейстера. Только дети. У них зрение очень молодое и зоркое, а слух — острый. Мама, когда была маленькой, тоже видела и слышала Главного Сырного Обермейстера. А теперь-то она взрослая и без меня просто, как без рук:

— Вся надежда на тебя, Санька. Смотри внимательнее. Не проворонь…

И я важно отвечал:

— Уж не провороню…

Я смотрел сквозь стекло в сторону дальнего дома. Главный Сырный Обермейстер всегда начинал отдавать свои распоряжения оттуда. Я видел, как он сначала маленькой мухой облетал окна того дальнего дома. Потом приближался воробьем через пустырь. У окон ближних домов Главный Сырный Обермейстер был с ворону. А к нам подлетал уже во весь свой рост.

Он был не выше мамы. Но пошире, потолще папы. В рыжей кудрявой бороде. На голове — черный цилиндр, на плечах — золотой сюртук, под мышкой — толстая книга с адресами и Особыми Отметками.

Главный Сырный Обермейстер подлетал к нашему окну и останавливался напротив. Через мою голову строго смотрел на мамину руку, замершую над куском солнышка. Потом замечал меня и уже приветливо приподнимал над головой цилиндр. И я в ответ махал ему ладошкой:

— Здравствуйте, Главный Сырный Обермейстер.

Он улыбался и доставал из-под мышки свою толстую книгу с адресами и Особыми Отметками. Листал страницы, наконец, останавливался и тыкал пальцем в одну из строчек. Затем глядел на часы, которые вынимал за цепочку из кармана. Еще раз бросал взгляд на маму. На меня. И вдруг захлопывал книгу, и я слышал его немного скрипучий голос:

— Время резать сыр.

Я тут же оборачивался:

— Мама! Мама! Ты слышала?

— Нет.

— Эх, что бы вы без меня делали. Он сказал: «Время резать сыр». Главный Сырный Обермейстер.

Мама пристально смотрела на меня:

— Ты уверен?

У меня широко распахивались глаза:

— Конечно, я же видел. Я же слышал…

— Что ж, — говорила мама, — Раз ты видел, раз ты слышал, значит…

Я тут же подскакивал к ней:

— Значит…

Мы переглядывались и объявляли в один голос:

— Время резать сыр…

И мама опускала нож на кусочек солнца. И тонкие-тонкие дырявистые пластики укладывались рядком на бочок… И у меня бежали слюнки…

Один пластик обязательно выходил из-под маминого ножа каким-то чересчур толстоватым, неукладывающимся в общий стройный ряд.

— Это Главному Сырному Обермейстеру? — догадывался я.

— Правильно, — кивала мама и подавала мне толстоватый пластик.

Я подносил кусочек солнышка к окну и во все глаза высматривал Главного Сырного Обермейстера. Он, облетев другие окна дома, должен был еще раз заглянуть в наше.

Вот он. Тяну к нему руку. Но Главный Сырный Обермейстер, улыбаясь, показывает, чтобы я съел этот толстоватый пластик сам. Не могу ему отказать. И я говорю маме:

— Главный Сырный Обермейстер хочет, чтобы этот кусочек я съел сам. Он, наверное, уже поел в других домах.

И мама отвечает: