Накануне

Занавес сдвинулся. Открылась тесная комната, огромный круглый стол, освещенный сверху, люди вокруг стола. Мелькают в рассчитанном, ритмом расчисленном азарте игры, сплетаясь, касаясь друг друга, шелестя - карты, золото, шуршащие пестрые листки ассигнаций, белые холеные руки...

"Хлеба!" Крикнуть им во весь их пышный праздничный зал?

Мимо слуха идут знакомые - затверженные когда-то наизусть! лермонтовские строки. И опять в памяти то, на площади. Наташа опустила голову низко. Зачем она все-таки пошла... Самообман какой-то... "Убедиться"... Просто хотелось на бенефис. И теперь... поделом...

" - Вы знаете, кто я?

- Я знаю "кто вы были".

Наташа подняла веки на ударивший по нервам, странный голос. Посреди сцены кто-то... страшный! Нечеловечно-страшный, особый совсем - в черном плаще, отделанном серебром, в белой маске с птичьим клювом. Опирается на длинную трость. Вкруг него, то размыкаясь, то смыкаясь, вьются волны танца, круженье розовых, голубых, многоцветных одежд.

Наташа дрогнула и спросила невольно:

- Кто?

Сосед ответил, не отводя глаз от сцены, укоризненным шепотом:

- Вы разве... не помните текста? Неизвестный. По замыслу театра - это же главное действующее лицо драмы: рок! В его руках все нити интриги против Арбенина: Шприх и Казарин - только мелкие бесы...

Бесы? О чем он говорит?

Глава 23

Женщина, которая может все

Наташа еле дождалась антракта. Она встала, как только загремели хлопки... Сосед поднялся за ней предупредительно и торопливо.

- Изумительно, что?.. Костюмы - вы обратили внимание? Каждая складочка - предел культуры. И выдержано в совершенно потрясающем стиле... Костюм Неизвестного, например... Так называемый баута, излюбленный костюм карнавала последних дней святейшей венецианской республики... Или Пьеро... Традиционнейший тип Peppe-Nappe... Блестяще! Доподлинная революция на театре...

- Блестяще? - отозвался какой-то студент (они уже вышли в проход, пробираясь к коридору). - Блестяще, вы говорите? Да! Огромный пустой красивый мыльный пузырь! Все цвета радуги, а дунь на него - пфык! Пена. Фейерверк, блестящий и бесцельный. Это - Лермонтов? Даже стихи - как читают? Где лермонтовская "металлическая звучность стиха", которой восторгался Белинский, выверт и мистика сплошь!

Сзади, из-за Наташиной спины, поддержал старческий, пришептывающий голос:

- Правильно. А стоит сумасшедших денег. Я уж не говорю о том, что спектакль шесть лет готовился, - это одно влетело государству в копейку. Но костюмы, реквизит... Настоящее палисандровое дерево, антикварные вещи. За них дикие деньги плачены. Зачем? Причем тут искусство! А вы еще, извините, берете смелость говорить о революции. Типичнейший царский режим! Больная, навинченная романтика, эстетизм и мистика-с... Для народа.

- Ах, для народа? - язвительно обернулся назад, останавливаясь, Наташин сосед, и все кругом остановились тоже, в проходе образовался затор. - "Искусство для народа"! Тогда, конечно, вы ошиблись адресом: вам не высоты театральной культуры нужны, а ба-ла-ган! Идите в Народный дом, наслаждайтесь.

Наташа скользнула вперед: слава богу, сосед задержался, успеет одна...

- Распутинщина в искусстве! - донеслось ей вслед.

Спор разгорался, вступил еще кто-то.

- Именно! Театральная хлыстовщина. Недаром барыньки в ложах млеют... и хлопают.

Шедший перед Наташей неопределенного звания человек повернул голову, усмехнулся злорадно:

- Дохлопаются. На Знаменской площади нынче при мне казак пристава шашкой срезал. Уж если так пошло...

"Пошло"... Но эти не только не думают, но даже... не чуют! О чем они там говорят... Баут какой-то... Peppe-Nappe... Условный театр! А там же, вверху - интеллигенция, как всегда на дешевых местах... "Аристократия духа", как сосед определил...

Она была уже на второй, бельэтажной площадке. Мимо, к фойе, тянулись нарядные люди... "Аристократия крови!" Как они себя чувствуют? Посмотреть?

Наташа повернула от лестницы, по коридору, вслед за идущими в красное, шелком обтянутое парадное фойе. Сюда она никогда не спускалась раньше, когда бывала в театре: здесь всегда разнаряженные, томные, надушенные и припудренные, ходят, едва волоча ноги в лакированных туфлях. Все - и мужчины и женщины. В кофточке простой, в черной юбке сюда зайти даже неловко, все будут смотреть: откуда взялась такая? Но сегодня можно, сегодня обязательно надо... И платье у нее сегодня приличное: черный тюль на шелковом красном... И - как у тех - руки открыты.

Она вошла, присела на первый же пристенный диван, около группы офицеров в блестящих мундирах. По залу медленно, еле переступая, кружила чопорная, застылая, словно неживая толпа. Лица спокойные, движения рассчитанно равнодушные. Ни тени тревоги. Такие, такие же, как всегда.

Офицеры разговаривали вполголоса. Говорил высокий гусар, с кривою и длинною саблей на поясной портупее.