Читаем Накануне полностью

Перчатка и ботик. Найдут обязательно. И найдут чья. Всегда же находят. Даже когда никаких примет. Вчера было в газетах: обыкновенную женщину - тоже под лед - изрезанную, в корзинке. И все-таки всех нашли, всех... Но если его...

Вернуться, взять? Сумасшествие. Убийца всегда, говорят, возвращается к месту убийства. Неодолимая тяга. Не подозрение уже будет тогда - улика.

Он шатнулся прочь от подъезда, пошел, почти что бегом, еще не зная, еще не решив, куда, но с сознанием твердым: сегодня ж, непременно сегодня же ночью, - сказать под величайшей тайной, конечно, всякий же разумный поймет, что сейчас нельзя разглашать... Но чтобы кто-то еще знал, чтоб был свидетель, что он не участник, что он ни при чем... И не скрыл...

Кому? Надо ж, чтоб свидетель был с именем, с положением: чтоб его слову поверили... Где взять такого - ему, студенту самому обыкновенному, без знакомств и без Связей...

Глава 3

Истинный редактор

Дом газеты "День", двухэтажный, окрашенный охрой, стоял в проулке. Проулок - глухой и грязный, далеко от центра, от шумных и людных торцовых проспектов, и дом - ветхий, давно не ремонтированный: трещины по стенам, обсыпается оббитая штукатурка, перекосились доски полов. Но это был все-таки собственный дом и собственная типография, как требует достоинство большого ежедневного политического органа европейского или даже американского типа - так любил говорить о своей газете редактор-издатель.

Подходя, Андрей не услышал сквозь низкие окна, сквозь дряблые стены (в первом этаже - типография) мерного жужжащего шума печатных машин. Стало быть, номер запаздывает: в редакции еще не разошлись.

Здесь, в "Дне", печатались "Фронтовые очерки" Андрея Аркадьина. Редактор знает его, автора. А редактор в Петербурге широко известен: газета имеет большой тираж, пользуется успехом. Слову такого человека поверят, если понадобится свидетельство. Да и кому еще, кроме него, можно сказать - в ночь, чуть не под самый рассвет, кто еще не спит в эту пору. А надо же сегодня, сегодня, сейчас...

Андрей рванул промерзшую, вскоробленную, неприглядную дверь и, шагая через две ступеньки, поднялся во второй этаж.

- Иона Рафаилович?

Белесый, в золотых - фальшивого золота - очках, хроникер оторвался на секунду от развернутой перед ним полосы "Русского слова", полязгал в воздухе длинными ножницами.

- В корректорской.

Впрочем, ответ был излишен. Из глуби узенького коридора донесся раскатами, как львиный голодный рык, редакторский голос.

У Андрея сразу отлегло от сердца. В присутствии редактора. Ионы, он всегда сразу становился уверенней и бодрее: такой Иона бурлящий, азартный и быстрый, пышущий здоровьем и неисчерпаемой, кажется, предприимчивостью, - настоящий газетчик, истинный редактор.

Дверь в корректорскую стояла распахнутой: Андрей, не входя еще, увидел у черного, гранками заваленного стола грузную, но легкую фигуру Ионы в одном жилете, без пиджака. Широченные рукава несвежей рубашки заправлены в мятые пристяжные манжеты. Он повернул к Андрею кудлатую с проплешью, энергичную голову, тряхнул свисшей на лоб прядью. Глаза темные, острые - вспыхнули: в ночь, под утро, люди не приходят в редакцию попусту.

Взгляд был таков, что Андрей сказал сразу ж, с размаху:

- Распутин убит.

Иона дрогнул весь с головы до пят. Корректор - ночной, дежурный, единственный в комнате - поднял седоватую голову от гранок.

Прыжком Иона был у двери. Он прикрыл ее, привалился широкой спиной, всей тяжестью, словно из коридора ломились штурмом несметные полчища, и переспросил хриплым от волнения шепотом:

- Убит? Вы... вы понимаете, что говорите? Ведь это же - революция... Смертельный удар самодержавию. Революция, я вам говорю.

Корректор пристально смотрел на Андрея. При последних словах Ионы Андрею показалось: глаза корректора прижмурились, чуть заметною едкой усмешкой дрогнули губы.

- Откуда вы знаете?

Захваченный редакторским чрезвычайным волнением. Андрей, сам задыхаясь, сбивчиво и торопливо рассказал об автомобиле, о полынье. Иона слушал жадно.

В середине рассказа он перебил:

- Никто не знает? Ни одна газета? Вы были один?

Андрей запнулся на секунду.

- Один.

Иона потер руки восторженно:

- Вот это да! Вот это сенсация!

Он подумал, быстро закрутив нервными пальцами прядь на лбу.

- Поехать сейчас же на мост? Что, если выловить его самим? Сколько времени прошло? Час, полтора? Он, наверно, замерз уже. Можно вытащить без риска.

В дверь толкнулись. Иону шатнуло вперед.

- Кто?

- Спускать номер в машину, Иона Рафаилович?

Иона поморгал, потер лоб, взбросив прядь, глянул на часы.

- Нет, постойте... Черт... не успеем... И так опоздали... Если еще совсем сорвем розницу... Шут с вами! Спускайте... Так даже лучше: утром дадим экстренный выпуск.

- Двойная розница? - насмешливо спросил корректор. - Вы что, о цензуре забыли? Кто вам это пропустит?

Иона ударил локтем по двери.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Рыбья кровь
Рыбья кровь

VIII век. Верховья Дона, глухая деревня в непроходимых лесах. Юный Дарник по прозвищу Рыбья Кровь больше всего на свете хочет путешествовать. В те времена такое могли себе позволить только купцы и воины.Покинув родную землянку, Дарник отправляется в большую жизнь. По пути вокруг него собирается целая ватага таких же предприимчивых, мечтающих о воинской славе парней. Закаляясь в схватках с многочисленными противниками, где доблестью, а где хитростью покоряя города и племена, она превращается в небольшое войско, а Дарник – в настоящего воеводу, не знающего поражений и мечтающего о собственном княжестве…

Борис Сенега , Евгений Иванович Таганов , Евгений Рубаев , Евгений Таганов , Франсуаза Саган

Фантастика / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Альтернативная история / Попаданцы / Современная проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Историческая проза / Советская классическая проза / Проза