Накануне Господина: сотрясая рамки

На фоне этого можно иначе увидеть любичевский мотив «неприятностей в раю»: «Какова природа комического объекта у Любича? Некоторый намек на это можно найти в афоризме Эмиля Чорана: “Мне вспомнился К., для которого чашка кофе была единственным смыслом существования. Однажды, когда я дрожащим от волнения голосом расписывал ему преимущества буддизма, он мне ответил: ‘Нирвана – пожалуй, но только с чашечкой кофе’”13. Для коллеги Чорана кофе оказывается “беспокоящим объектом”, который и мешает мирному существованию в раю, и одновременно, мешая, делает такое существование сносным. Можно повторить: “Да, конечно, рай прекрасен, но только при условии некой странной детали, которая портит его”. Кажется, что именно в этом и заключается скрытая мысль Любича – неприятности в раю есть также неприятности с раем: неуравновешенность и дисгармония составляют подлинную душу желания, так что объект желания есть то, что воплощает эту бурность, а не то, что приводит ее к “счастливому концу”»14.

Тем не менее следует добавить к этому общему утверждению (относительно странной детали, нарушающей гармоничный порядок и служащей причиной желания) более специфичный поворот спирали: подлинная неприятность в раю – это само падение из состояния благости/грации (grace), отличающего куклу, в обычную человеческую жизнь смертельных страстей. Другими словами, переход от куклы к реальной женщине есть падение, а не поступательное взросление. Таким образом, дело здесь не в том, что женщине следует перестать разыгрывать из себя для мужчин глупую сексуальную куклу и начать действовать как реальной женщине, – обходной путь через фигуру куклы необходим, и только исходя из фигуры куклы, как выпадение из нее, может возникнуть «реальная» женщина.

Не удивительно, что «Кукла» перекликается с «Песочным человеком», одним из лучших рассказов Гофмана, где поэт влюбляется в красавицу, а та оказывается куклой: три самых лучших рассказа (соединенные в опере Оффенбаха «Сказки Гофмана») в точности передают три главных способа провала сексуальных отношений – женщина или оказывается механической куклой (Олимпия), или она предпочитает любви свое призвание и умирает поющей (Антония), или же она просто развратная обманщица (Джульетта). И как показывает опера Оффенбаха, все три истории – фантазии Гофмана, способ отсрочить и избежать встречи с его настоящей любовью. Это возвращает нас к фильму «Неприятности в раю», первому абсолютному шедевру Любича, который, что не следует забывать, составляет первую часть его политической трилогии: «Если “Ниночка” – это фильм о коммунизме, а “Быть или не быть” – о фашизме, то “Неприятности в раю” – это комическое отображение Великой депрессии, худшего экономического кризиса, когда-либо пережитого миром. Эти три фильма, больше других произведений Любича касающиеся социальных тем, образуют собой своего рода трилогию, посвященную кризису капитализма и двум историческим способам его преодоления: фашизму и коммунизму»15.

Должны ли мы упрекнуть Любича в том, что он рассматривает эту социально-политическую проблематику дистанцированно, просто как фон для комедии? В таком упреке упускается важный момент, задействованный также и в работах Престона Стёрджеса. В «Странствиях Салливана» Стёрджеса рассказывается история Джона Салливана, молодого и популярного голливудского режиссера, снимающего серии доходных, но неглубоких комедий. Он не удовлетворен своей работой и решает, что его следующий проект должен быть серьезным исследованием бедственного положения растоптанного человека, так что он одевается как нищий бродяга и отправляется в путь. Из-за какой-то ошибки его принимают за преступника и приговаривают к шести годам в трудовом лагере, где он узнает, как важен смех в суровой жизни заключенных, которым иногда разрешалось пойти посмотреть «Игривого Плуто» Уолта Диснея. Салливан приходит к осознанию того, что комедия может сделать для бедных больше добра, нежели серьезные социальные драмы, так что, когда ошибка выясняется и его выпускают, он решает продолжить снимать глупые комедии, и фильм заканчивается монтажом счастливо улыбающихся лиц, смотрящих его новую комедию. «Путешествия Салливана» могут, конечно, быть прочитаны как защита слепого эскапизма, как осуждение претенциозной бесполезности социально ангажированного искусства – тем не менее есть нечто, что выпадает из этой рамки, и это нечто – сам фильм как повествовательный акт . То есть этот фильм все-таки прямо показывает нищету и безнадежность бездомных бродяг, а также заключенных, выходцев из низших слоев общества, и если бы фильм воспринимал свое послание всерьез, то он не мог бы быть снят. То же самое можно было бы заметить тем, кто считает комедийную трилогию Любича попросту эскапистской.