Наказ атамана

– Относительно вас имею недвусмысленные распоряжения, о коих информирую. Первое: ваше инкогнито отныне в прошлом, можете представляться своим собственным именем. Второе: все мм… недоразумения, имевшие место по линии контрразведки улажены, и если впредь у данного ведомства появятся к вам вопросы – отсылайте их ко мне. Третье: о всех событиях, происшедших с вами с июня прошлого года говорить, с кем бы то ни было, до прибытия Походного атамана запрещено. Четвёртое: вы зачислены, в качестве офицера для особых поручений, в штат штаба Походного атамана всех казачьих войск и генерал-инспектора кавалерии Русской армии.

Начальник штаба достал из выдвижного ящика секретера папку, аккуратно раскрыл её, взяв в руки новенькие, серебристые однопросветные погоны, удостоверение и бланк приказа. Затем торжественно поднялся и пожимая Туманову руку продолжил:

– Наконец, пятое: поздравляю вас с производством в очередной чин. И одномоментно с переходом в «высокоблагородия», – он слегка улыбнулся.

– Служу Отечеству!

– У казначея получите причитающееся вам жалованье за весь период. И – отдыхайте пока, господин капитан генерального штаба. На службу явитесь через неделю. М-да. Упрежу ваше предложение, Сергей Аркадьевич – производство в чин отметим по возвращении атамана, так будет правильнее. Не возражаете?

Туманов не возражал. Но единственное неотложное дело всё же исполнил: доложил Одноглазкову о дате планируемого наступления красных, про которую узнал посетив штаб 25-й дивизии в Белебее.

– Что-ж, это важная информация. Прошу изложить рапортом.

На этом и расстались. Когда Туманов покинул помещение штаба был уже вечер. Встречу с родным домом, вернее тем, что от него осталось, решил отложить на завтра. Взял извозчика и отправился на Дворцовую, где ему был забронирован номер в гостинице «Европа». Отсюда до дома было рукой подать.

Безрадостная встреча состоялась утром следующего дня. Он прошёл пешком на угол Атамановской и Плотниковской, и сразу увидел пепелище. От дома остался первый каменный этаж, заваленный горелыми балками, брёвнами. Всё, что могло ещё пригодиться, и послужить в качестве дров или строительных материалов, было растащено. Ни дверей, ни окон. Осторожно протиснулся в дверной проём, стараясь не задеть угольно-чёрных обрушенных балок. Изнутри каркас оставшегося этажа напоминал воронку от взрыва, заваленный разным горелым хламом. Обугленные обломки мебели, битый кирпич, отвалившаяся штукатурка – унылая картина полуторагодовалого разорения. Выбрался во внутренний двор, который был общим с соседними домами, и в этот момент распахнулась дверь соседского крыльца, на котором появилась фигура пожилой женщины. Соседка, Людмила Прокофьевна.

– Серёжа! – узнала его сразу, – Боже мой, живой… Арсений!

Крикнув мужу она споро спустилась с крыльца, и подсеменила к Туманову, тронув его за руку.

– А мы уже и не чаяли увидеть тебя. Идём, идём в дом…

Рассказ получился долгим. Старики соседствовали давно, около тридцати лет, и сейчас, вспоминая тот день, хозяйка плакала больше, чем рассказывала. В основном говорил сосед, Арсений Капитонович, бывший коллежский асессор.

– Ты, Серёжа, представить себе не можешь, что такое безвластие в нашей глуши. Считай, с марта семнадцатого всё мерились, у кого сил больше: у временных или советов. Первые ещё пытались городом управлять, а вторые уже предприятия национализировали – за порядком смотреть было некому.

Лето кое-как прожили, ну, а зимой, когда дорог не стало, весь город накрыли грабежи. Промышленников к этому времени уже ободрали, принялись за население. Днём ходили по улицам, высматривали дома побогаче, а ночами делали своё дело. Выносили всё, до исподнего. А представь, каково было зимой остаться без средств, еды, тепла и жилья? А сколько насильничали? Большевики до прошлого лета жить не давали, а потом партизанить принялись. Вот… В тот день около наших домов начали кругами ходить. Мы с Людмилой носа на улицу не казали. И отец твой, Аркадий Васильевич лежал с ангиной, холодный январь выдался, многие болели. Полина Фёдоровна за ним ухаживала, часто на рынок бегала, вещи продавала. Той ночью, помню, Людмила слышала, как вроде дверью хлопали в вашем доме, но ничего не было видно – улицы тёмные, фонари не горят, окна тоже все без света, боимся лишний раз свечу зажечь. А ближе к утру зарево и треск… Пока выбежали, пока топоры да лопаты достали – куда там… Пожарных, считай, уже всех разогнали к тому времени, так мы свои дома стали спасать, чтобы не занялись. Когда огонь спал, закидали что смогли снегом, да только поздно, сам понимаешь.

Старик тяжело поднялся, прошёл к дубовому шкапу, и покопавшись в нём вернулся к столу, положив меж чайных чашек небольшой узелок из носового платочка.

– Вот, нашли. В руке Полины осталось. Они с Аркадием вместе так и лежали, обгорели очень сильно. У обоих головы были разбиты чем-то острым, только следствия никакого не было – походил тут какой-то жук с папочкой, да убыл восвояси, даже не расспрашивал никого.