Наказанные народы

— Не было ни криков, ни плача, только глубокое молчание…

Я опять не утерпел:

— Кого же хоронили?

— Моряк один в отпуск приехал. Вечером вышел на танцы и там пригласил одну девушку, за которой ухаживал местный. Тот подстерег моряка и убил его. Хоронили этого моряка.

— Русского?

— Да.

Ингушка подняла глаза, видимо, что-то припоминая.

— Да, — сказала она, — я знаю этот случай. Тот, кто убил, был по брату моего отца племянник моей тети. — Она обвела нас глазами, спрашивая взглядом, поняли ли мы степень родства. Мы деликатно промолчали.

— Он в тюрьму попал и оттуда уже не вышел. Умер, должно быть.

Все вздохнули. Русская же дама продолжила свой рассказ:

— Толпа подошла к зданию обкома партии и остановилась. Потребовали, чтобы кто-нибудь вышел и сказал речь над гробом. Но никто не появился. Обкомовские работники поспешно закрыли все двери и не показывались. Настроение толпы быстро накалялось. Кто-то подошел к двери и начал колотить в нее. — Рассказчица внезапно остановилась и улыбнулась, будто вспомнив что-то веселое.

— Девочка жила у нас во дворе, лет 12-и. Она и другие дети с нашего двора побежали вслед за толпой, которая тем временем уже начала штурмовать здание обкома. Наконец, двери были взломаны, и толпа ринулась вверх по лестнице. Вдруг из окна третьего этажа высунулась эта девочка и радостно закричала: «Ура, наша взяла, мы победили!»

«Вот так, наверное, и происходит революция», — подумал я.

— … Перепуганные обкомовские работники старались спрятаться, скрыться, но разъяренная толпа хватала их и избивала.

У нас в доме жил один преподаватель истории. Его жена — моя подруга. Он был в обкоме по делу в это время. Его схватили и начали избивать. Его били зверски, отбили у него все внутренности. Он умолял, просил, пытался объяснить, что он всего лишь преподаватель, а не обкомовский работник. Его приволокли домой и отпустили лишь после того, как его жена вынесла его мучителям диплом преподавателя.

Затем, — продолжала женщина, — откуда-то на площади появилась машина с репродуктором. И вот какая-то учительница уже кричала в микрофон: «Почему нет масла? Почему нет продуктов?» Толпа требовала, чтобы приехал Хрущев. Появилась милиция, а затем и войска. Им удалось прервать связь между центром города и окраинными районами и тем предотвратить столкновения между русскими и чеченцами. Потом из Москвы как будто Яснов приезжал вместо Хрущева, — закончила свой рассказ пассажирка.

— А в 1973 году как будто все закончилось мирно, без кровопролития?

— Да, столкновений не было. Только разбили витрину «Гастронома». Просто ингуши пришли к зданиям обкома и правительства и начали просить, чтобы им возвратили земли, которые отошли к Северной Осетии.

— Вы знаете, — заволновалась русская женщина. — Ведь они в Осетии плохо поступали с ингушами. Не брали на работу, выгоняли с работы. Вот дагестанцы поступили не так. Они сразу же, как появились чеченцы и ингуши, возвратили им Ведено.

— А что, Базоркин был одним из руководителей движения?

— Да. Не знаю, то ли это было стихийно, то ли подстрекатели были.

— Мне кажется, — заметил я, — что обстановка была настолько накалена, что «стихия» быстро организовалась. Я вот недавно читал «Грозненский рабочий» за 1973 год, и там называли ряд имен ответственных работников, которые будто бы возглавляли движение, — среди них первый секретарь Назрановского райкома КПСС и бывший председатель Сунженского райисполкома.

— В газетах об этих событиях не писали, — изумилась рассказчица.

— Прямо не писали, но потом появились статьи, где назывались имена…

Тут ингушка ненадолго покинула нас.

— Чем же кончились события в 1973 году?

— Да кое-кого убрали (выразительный жест рукой). Да и сейчас прибирают потихоньку. Вот вы им сочувствуете, — добавила дама, — а ведь им выселение на пользу пошло.

— Как так? — удивились разом и я, и мой сосед, решивший, видимо, принять участие в разговоре.

— У чеченцев мешки с деньгами были. Они ничего не покупали. А как пожили в Казахстане, приобщились к культуре. Вот теперь как они модно одеваются, вы бы посмотрели.

Мы с соседом переглянулись.

— Причем же здесь культура? Просто они начали жить в непривычных для них условиях совсем по-другому, узнавали ценность и необходимость различных вещей. Стали что ли более цивилизованными. А культура тут не при чем.

— А среди русских тоже немало таких, кто весь век копят, а сами живут впроголодь, — вдруг как-то решительно заметил наш сосед.

— Это «приобщение к культуре» дорого им досталось. Сколько их вымерло, — сказал я.

Тут сосед вышел покурить в коридор, а может, и не за тем вышел, и мы остались наедине.

— А вы знаете, что говорил генерал Ермолов про них? — быстро спросила моя собеседница.

Я выжидательно посмотрел на нее.

— Он говорил, что этот народ перевоспитать нельзя, их можно только истребить.

На мгновение я представил себе, нет, не истребление чеченцев и ингушей, а как генерал Ермолов произносит слово «перевоспитать», и невольно улыбнулся. «Должно быть, — подумал я, — он такого слова и не употреблял вовсе».

Женщина с некоторым недоумением остановилась, но тут же продолжила: