Нахид

Я смотрю на неё, а она приближает ко мне свой подбородок. Принюхивается и заявляет:

– Эта красотка – только моя, все расслышали?

Я в полной растерянности, и язык отнялся. Женщина трогает моё лицо толстым мужским пальцем – от её руки пахнет табаком. Волоски на моём теле встали дыбом – и я обеими руками бью её в грудь:

– Оставь меня в покое!

Между нами впрыгивает Хатун с ремнём в руках:

– Шахназ-пантера, к этой не подходи!

Несколько заключённых окружают Шахназ. Своей татуированной лапой она чешет голову с короткими волосами. Её широкий халат подпоясан толстым ремнём, она затягивает его туже и объявляет:

– Ай, как мне нравится видеть, как политические друг за дружку стоят. Ай, прямо кайф ловлю! Но вы должны знать, что Шахназ зря не болтает. Ночь длинна, а дервиш не спит.

Я сажусь и обхватываю коленки руками. Между мною и Хатун присаживается худая женщина, замечает:

– Хорошо ты её отбрила.

Потом поворачивается ко мне:

– Благополучная девушка – и такие, значит, уже ходят на демонстрации?

– Я не собиралась на демонстрацию – так получилось.

Женщина ухмыляется:

– Мы с Хатун тоже просто несли мясной суп – за этим нас и взяли.

Бедняга решила, что я заметаю следы. Она не знает, из какого незнающего мира я приехала на родину всего несколько дней назад.

– Фатима, – спрашивает Хатун, – а что сказала Шахназ своим подружкам?

– Что эта девочка сводит её с ума. Она, пока не впрыснет свой яд, не отстанет.

– По тебе не похоже, – говорит мне Хатун, – что ты без покровителей. В аппарате имеешь знакомства?

– Где?!

– Ну, откуда мне знать, – в министерстве каком-то.

– Мой двоюродный брат работает в юстиции.

Кивнув, Хатун берёт меня за левое запястье.

– Браслета нет у тебя? Или ожерелья, ещё чего-то?

– Нет.

– Какая же ты женщина?!

– А зачем вам это?

– Здесь просто так ничего не делается. Старшине, например, мы должны усы подмазать. А ему, кроме жёлтого цвета, ни один не мил.

Я понимаю, что это нечестно, но другого выхода нет. И даю Хатун золотистую зажигалку. Она пристально её рассматривает, потом говорит:

– Теперь я спокойна. Но нужно дождаться вечерней смены караула. Потом по-тихому отдай зажигалку старшине.

Я вглядываюсь в маленькие глазки Хатун. Она должна быть того же возраста, что и моя мама, Нази. Но морщины возле губ и складки на лбу говорят о тяжести прожитых лет.

В памяти оживает лицо и голос мамы, внушающей мне: «Нахид, не повтори моей ошибки. Никогда не рассчитывай на помощь Асгара».

Время – около полуночи. В полутёмной квартире мы с мамой сидим друг против друга. Этим вечером мы смотрели альбом, и я навела её на разговор о прошлом, – на самом же деле я хотела высказать то, что накопилось в душе. Упоминание моего двоюродного брата Асгара всегда портит мне настроение, и мама знает об этом.

– Какие у меня могут быть надежды на Асгара? – спрашиваю я. – Если бы он имел хоть каплю совести, ответил бы на мои письма.

Мама одета в шёлковую блузу с рукавами до локтей; ещё она любит брюки и майку, которые носит летом и зимой.

– Девочка моя, никогда не играй с хвостом льва. Как ты этого не поймёшь?

– Мама, а ты разве телевизор не смотришь? Сейчас, когда там, в Иране, режим так ослабел, лучшее время для нас заняться папиным делом и отдать его убийцу в руки правосудия.

Мама прижимает к груди ярко-красную подушку, заправляет прядь волос за ухо и спрашивает:

– Какого ещё правосудия? Всё это – пустые надежды! Разве не эта система сняла с Бахрами обвинение в убийстве?

От холодного камня столешницы, на которой я сижу, ноги мои занемели. Плохая привычка, но я предпочитаю этот камень тёплым и мягким сиденьям. Теперь я вытягиваю ноги и перепрыгиваю на табуретку. Её ножки скользят по паркету, издавая режущий звук