Нахимов

Священники читали отходную по убитым, лекари в мичманских кубриках оперировали, друзья навещали раненых, капитаны подсчитывали потери. Русская эскадра потеряла убитыми двух офицеров, двое были тяжело ранены: лейтенант Шеман получил ранение в голову, а «бедный Бутенёв потерял правую руку по самое плечо». Нахимов восторгался стойкостью друга: «Надо было любоваться, с какой твёрдостью перенёс он операцию и не позволил себе сделать оную ранее, нежели сделают марсовому уряднику, который прежде него был ранен». В представлении к награде офицеров, отличившихся в сражении, сказано, что во время ампутации руки Бутенёв, услышав громогласное «ура!» матросов, «не внимая ужасной той боли, которую без всякого сомнения он чувствовал, вскочил и, махая оставшеюся рукою, соединил с ними свои восклицания». Можно, конечно, назвать это травматическим шоком, но и спустя несколько часов мужественный офицер поддерживал и ободрял других раненых, которыми был переполнен кубрик.

Всего потери русской эскадры, как представлено в рапорте Гейдена, составили 62 человека убитыми и 139 ранеными. «Я был наверху, на баке, у меня было 34 человека, из которых шестерых убило и 17 ранило», — написал Нахимов. Следовательно, из его подчинённых в строю осталась треть. Это красноречиво свидетельствует, каким кровопролитным было сражение и какой натиск пришлось выдержать «Азову». «Я не понимаю, любезный друг, как я уцелел... меня даже и щепкой не тронуло», — с удивлением признавался он. Что же, судьба явно хранила Нахимова для других, не менее значимых дел.

Нахимов удивлялся, что ни один союзный корабль не сгорел. Однако многие из них были сильно повреждены, и больше всех «Азов»: на нём насчитали 153 пробоины в обоих бортах и корме, из них семь по ватерлинии и ниже. Все мачты, стеньги, брам-стеньги и реи оказались перебиты, повреждено много стоячего и бегучего такелажа, расстреляны паруса.

Потери союзников были примерно такими же: на французской эскадре — 43 убитых и 141 раненый, на английской — 75 убитых и 197 раненых. Турки, по данным из рапорта Гейдена, потеряли от шести до семи тысяч. «По достовернейшим сведениям оказалось, что из 60 военных судов, турецкий и египетский флот составлявших, остался только 1 фрегат и до 15 мелких судов, но и те в таком положении, что едва ли могут служить им с пользой и когда-либо идти в море»¹²⁹, — докладывал Гейден императору.

Обращает на себя внимание, что во всех отчётах и рапортах Гейден как будто оправдывался: наши действия были оборонительные, и потому «не искал я ни пленных, ни призов». Во время сражения один из турецких фрегатов сдался; его потопили, флаг с него доставили императору Николаю I, а команду отправили на берег. Она оказалась интернациональной: турки, греки, евреи, армяне, итальянцы.

Не только Гейден, но и Кодрингтон подчёркивал вынужденный характер своих действий: «Надменный Ибрагим-паша обещался не оставлять Наварин и не препятствовать действиям союзного флота, но бесчестно изменил данному им слову. Союзные же начальники дали обещание истребить турецкий и египетский флоты, ежели хоть один выстрел будет сделан по которому-либо из их флотов... и в полной мере исполнили обещание своё... Таковая победа не может быть одержана без пожертвования жизнью многих людей, и главнокомандующий в полной мере соболезнует о потерях некоторых из лучших и храбрейших воинов, флот наш составляющих...» Этот приказ командующего союзными силами Нахимов тоже переписал для «любезного друга» Михаила.

Как писал Нахимов, ночь после сражения была ужаснее самого сражения. Догорали и взрывались турецкие корабли, освещая всё вокруг; вода была усеяна телами убитых, горящие обломки проплывали иногда так близко, что на «Азове» ощущали жар. Никто, кроме раненых, не спускался вниз, все ночевали наверху, около пушек. Береговая артиллерия молчала, но эскадры союзников ожидали нападения.

Из письма Нахимова: «В 12 часов видим большое военное судно, идущее прямо на нас. Окликаем — не подаёт голосу. Мы сейчас догадались, что он идёт с тем, чтоб сцепиться с нами и зажечь себя. Но что делать? Ни одной не имеем целой шлюпки, которую могли послать абордировать его и потом отбуксировать. Он прошёл нас и сцепился с “Гангутом”, с которого вскочили на него, изрубили находившихся несколько человек турок, не успевших ещё зажечь оного». Вот такая ночь после битвы.

Утром — снова пожары: турки, не желая, чтобы их корабли попали в плен, сами сжигали их. Пришлось трём адмиралам писать Ибрагиму-паше, что союзники «получили полное удовлетворение за первый выстрел» и предупреждают: в случае, если турки вновь начнут стрелять, три эскадры сочтут это объявлением войны и истребят оставшиеся турецкие корабли и укрепления Наварина.

Ибрагим ничего не ответил; к Кодрингтону прибыл командующий турецкой частью флота Тахир-паша — как пояснил Нахимов, тот самый, «который дрался против нашего корабля», — и обещал, что никаких действий со стороны турецкого флота не последует, но за сухопутные войска и береговые пушки он не отвечает и потому ручаться за них не может.