Нахимов

Впереди 4-го бастиона была поставлена четырехорудийная батарея под командованием лейтенанта Н. И. Костомарова — чтобы защитить бастион от внезапного нападения. К тому же с батареи было удобно делать вылазки, что и происходило довольно часто. Об опасности, которой подвергалась батарея Костомарова, говорит хотя бы тот факт, что почти каждый день ему приходилось заменять орудийную прислугу — по причине смерти. Рассказывали, как однажды генерал спросил моряка у орудия, сколько дней они могут продержаться. Тот задумался, а потом ответил: «Людей хватит дня на два».

Потому и продержался Севастополь 11 месяцев, что у него были такие защитники.

Устав бороться с неуничтожаемой батареей Костомарова, французы решили взорвать ее. Но то ли они плохо рассчитали силу заряда, то ли неправильно сделали подкоп, только вся сила взрыва пришлась не на саму батарею, а на прилегавшее к ней пространство, и защитников лишь оглушило и завалило землей. Нахимову доложили, что Костомаров погиб, в тот же день по нему отслужили панихиду.

На следующий день Нахимов приехал на 4-й бастион.

— Кто видел, как вчера убило нашего Костомарова? — грустно спросил Павел Степанович.

— Да он здесь, — был ответ.

По словам историка А. М. Зайончковского, «адмирал с радостью обнял молодца-лейтенанта и отправил его продолжать свое сидение в аванпостах 4-го бастиона»[313]. Николай Иванович Костомаров прошел всю войну, вышел в отставку в звании контр-адмирала, дожил до восьмидесяти трех лет и, наверное, прочитал в газете эту статью о себе, напечатанную уже в новом столетии.

Распорядок дня адмирала был таков: в четыре часа утра он ехал верхом по батареям, здоровался с офицерами, солдатами и матросами, ободрял их, осматривал сделанные за ночь разрушения, отдавал приказания, возвращался домой, обедал, а в два часа пополудни повторял объезд. Матросы воодушевлялись, увидев Нахимова: «Наконец-то наш адмирал пришел на нас поглядеть, ведь когда пройдет, словно царь, так и душе легче»[314].

Так же, как и Корнилов, он бывал в самых опасных местах и даже как будто не обращал внимания на убийственный полет пуль и разрыв снарядов. Он приезжал на батареи, смотрел в трубу на работы и приготовления неприятеля, поправлял прицелы орудий, беседовал с матросами, многих из которых знал лично, ободрял и благодарил за отличную службу. Его внимание и забота к нуждам защитников располагали к нему сердца. «Вот причина, что войска, можно сказать, обожали Нахимова и что Нахимов имел на них такое магическое влияние», — вспоминал его адъютант П. Я. Шкот, каждый день сопровождавший Нахимова во время объезда бастионов, верхом и пешком, по склону Малахова кургана и по Театральной площади, на Волынский и Камчатский редуты. Глядя, как каждый день адмирал подвергает себя опасности, адъютант уверился, что тот был храним Богом — иначе не объяснить его невероятного везения.

«Однажды едет адмирал на Волынский редут, разрывается над ним бомба, и один осколок пролетает над головой моей и ударяет в зад моей лошади, так что она села на задние ноги, следовательно, осколок пролетел над головой в нескольких вершках. Другой раз адмирал шел пешком, остановился рассматривать местность… я присматриваюсь и вижу ядро, катящееся прямо под ноги адмирала, смотрящего в другую сторону; разговаривать было некогда, я схватил адмирала за руку и дернул его с такой силой, что чуть оба не упали.

— Что вы-с? — спросил удивленный выходкой адъютанта Нахимов. Тогда я указал на катящееся ядро».

После того как неприятель взял Волынский, Селенгинский и Камчатский редуты и оказался рядом с позициями защитников города, Нахимов предложил адъютанту переселиться к нему в дом: «Лучше, чтобы вы были ближе ко мне, чтоб за вами не посылать. Сегодня же переберетесь ко мне в кабинет». Адъютант так и сделал. А ночью в дом, где он жил раньше, влетела бомба; погибли все, кто там был[315].

А по городу ползли слухи, что Нахимов специально носит эполеты, блеск которых привлекает стрелков: он ищет смерти — значит, Севастополь отстоять невозможно.

— Что это, Павел Степанович, вы ходите по бастионам, да еще в эполетах, ведь вас убить могут, — сказал ему как-то генерал Д. Е. Остен-Сакен.

— Эх, ваше высокопревосходительство, убьют вас, убьют меня, это ничего, а вот ежели убьют Тотлебена или Хрулева, это будет нехорошо.

Коцебу писал Рейнеке: «П[авел] С[тепанович] как бы ищет смерти, разъезжая под самым убийственным огнем; недавно матросы без церемонии сняли его с лошади и отнесли в место, более безопасное. Он один ездит по линии, воодушевляя своим присутствием и матрос[ов], и солдат»[316]. Племянник Нахимова Платон Воеводский жаловался: «Совет „беречь себя“ совершенно бесполезен. Нет даже никакой возможности уговорить его надеть шинель или пальто».