Нахимов

В ноябре 1854 года Нахимов отдал приказание пароходо-фрегатам «Владимиру» и «Херсонесу» провести вылазку против неприятельских пароходов: «Союзные неприятельские флоты расположились в виду нашего Севастополя, как в своем порте. Для наблюдения за движениями на рейде они не удостаивают нас даже фрегатом. Вот уже несколько дней небольшой железный пароход безнаказанно следит за нами, оставаясь на якоре и без паров почти на расстоянии пушечного выстрела от наших батарей. Такое неуважение к нам требует урока».

Им предписывалось атаковать неприятельский пароход и уничтожить или захватить его, а в случае появления других пароходов, не вступая в неравный бой, вернуться на рейд. «Я вполне уверен, — писал Нахимов командиру „Владимира“ капитану 2-го ранга Г. И. Бутакову, — что Ваши опытность и благоразумная распорядительность докажут неприятелям, что дело с Черноморским флотом у них еще не кончено и что победы на море мы не забыли». (Как мы помним, именно «Владимир» под командованием Бутакова в 1853 году пленил турецкий пароход «Перваз-Бахри».) «Херсонесом» командовал капитан-лейтенант И. Г. Руднев.

Вот как описал эту «молодецкую вылазку» Нахимов в рапорте. Оба парохода обошли линию затопленных кораблей и направились к Песочной бухте. Руднев на «Херсонесе» наблюдал за Стрелецкой бухтой, где стояли корабли неприятеля, а «Владимир» полным ходом пошел к противнику, «по пути приветствуя меткими выстрелами» его лагерь на восточной стороне Стрелецкой бухты. Неприятельский пароход, отстреливаясь на ходу, поспешил в Камышовую бухту; «Владимир» преследовал его, стреляя, а затем присоединился к «Херсонесу». Быстрый и меткий огонь русских пароходов и даже само их неожиданное появление произвели на берегу и в бухте «большое смятение». Два английских парохода и один французский под вице-адмиральским флагом устремились за посмевшими выйти с рейда русскими, но они вернулись в Севастополь без потерь, тогда как на одном из вражеских, судя по всему, ядром был пробит паровой котел. Смысл этой вылазки Нахимов определил так: «…суда наши, хотя и разоружены, но по первому приказу закипят жизнию… метко стреляя на бастионах, мы не отвыкли от стрельбы на качке». Не один Нахимов — все моряки переживали, что жизнь Черноморского флота, которому они отдали так много сил, может быть окончена; подобные вылазки на море должны были доказать обратное и им, и врагам.

Двадцать четвертого октября произошло Инкерманское сражение, в котором русская армия потеряла около двенадцати тысяч человек, потери неприятеля были втрое меньше. Нахимов как будто предчувствовал трагедию. Накануне сражения в Севастополь приехал генерал П. А. Данненберг, назначенный командовать войсками, и встретил у пристани Нахимова.

— А я к вам, адмирал, с визитом.

— Помилуйте-с, в такое время с визитами! Завтра у вас большое дело-с, неужели вам не нужно им заняться? дать наставления своим подчиненным?

«Нет-с, не быть завтра добру, — говорил Нахимов вечером, — если командующий накануне дела с визитами-с ходит».

После сражения кого только не назначали виновным: Данненберг обвинил погибшего начальника 10-й пехотной дивизии Ф. И. Соймонова, Меншиков — Данненберга, великие князья — Меншикова, потому что тот не дал четких указаний и не подготовил сражение должным образом. Интересно, что английские историки дали Инкерманскому сражению другую оценку: «…атаки русских были на деле мастерски организованы, и остается только удивляться тому, что они не достигли успеха»[323].

Правда, после Инкермана, при всей неудаче, положительный результат всё же был: как замечали защитники Севастополя, «огонь заметно стал слабеть, а мы, укрепляясь всю зиму, с весною начали подвигаться вперед тремя редутами: Волынским, Селенгинским и Камчатским»[324].

Третий месяц осады

Неприятельский огонь стал слабеть по нескольким причинам. Во-первых, не было снарядов. Разразившийся на море шторм потопил корабли вместе с продовольствием и боеприпасами. «Сегодня страшная буря на море, — записал 2 ноября в дневнике Тотлебен, — я ни одному человеку не желаю чего-либо дурного, но желал бы, чтобы англо-французский флот пошел ко дну целиком, с людьми, подобно непобедимой армаде Филиппа II». Так и случилось: потонуло или было выброшено на скалы до двадцати французских и английских кораблей, в том числе пароходов. Потом начались крымские осенние дожди, а вместе с ними распутица и грязь. «Везде мокро, всякий старается сидеть в палатке, и если защищен от прямого дождя в спину, то не избавлен от необходимости лежать в грязи; нет ни соломы, ни ветвей, чтоб подостлаться, — писали из французского лагеря. — Так как очень трудно найти дров даже для приготовления пищи, то невозможно вполне высушить носильных вещей. По приезде сюда у нас еще был кустарник и несколько рощиц, теперь же остались только корни от них, которые надобно выкопать»[325]. Вслед за дождями пришли лихорадка и дизентерия с кровавым поносом, от которых в иной день умирало по 60–80 человек.