Нахимов

По сути, это был первый случай после начала осады города, когда собрались все вместе. Позабыли на время горе, ужасы войны, пировали, поднимали бокалы и пили за здоровье великого князя, затем Нахимова, звучало троекратное «ура!». «Павел Степанович хотел остановить общее приветствие, говоря, что надобно сперва отстоять Севастополь, но голос его был заглушен криком: „Отстоим! Ура!“». Как ни отмахивался Нахимов, как ни пытался унять преждевременные восторги, ему это не удалось.

Вечером по случаю праздника он даже позволил себе — впервые после объявления войны — сесть за карты со своим старинным другом контр-адмиралом Панфиловым, флигель-адъютантом Кислинским и занявшим место Истомина в командовании 35-м флотским экипажем капитаном 2-го ранга Перелешиным.

Праздник окончился, и на следующий день всё снова пошло по заведенному кругу: противник обстреливал город, севастопольцы строили новые укрепления. Леса и мешков для земли уже давно не хватало, Нахимов распорядился сначала использовать старую парусину, потом запасные комплекты, хранившиеся на складах, потом то, что осталось. Но когда для оборонительных работ попытались приспособить драгоценное рангоутное дерево — от 100 до 150 рублей серебром за штуку, — снятое с затопленных кораблей, здесь уж Нахимов воспротивился[392]. Душа моряка восстала против того, чтобы мачтовые деревья пошли на укрепление брустверов, — для этого можно было и старые городские постройки разобрать, тем более что многие уже превратились в руины.

В июне Нахимов подал Горчакову докладную записку с просьбой прислать моряков с затопленных в Керчи пароходов и транспортов: «…весьма затруднительно и скоро совершенно будет невозможно пополнить прислугу на батареях оборонительной линии»[393]. Командовали на батареях артиллерийские офицеры, а вся прислуга была из моряков, и пополнять ее было уже некем. Примечательно, что английские моряки во время осады Севастополя никакими работами на берегу не занимались, в траншеях не сидели, обстрелу не подвергались и, как говорили армейские офицеры, «были в меру счастливы и вполне здоровы, если не считать отдельных вспышек цинги». Особо предприимчивые от безделья даже занялись перепродажей лошадей с большой выгодой для себя[394].

Двадцать шестого июня в Севастополь неожиданно приехал архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий (Борисов). Архиерей принимал самое живое участие в делах Севастополя: он отправлял помощь для раненых, наложил на всё священство обязанность «воодушевлять словом» защитников и сам, пока вражеский флот в 1854 году обстреливал Одессу, ежедневно совершал молебен в кафедральном соборе, призывая прихожан обратиться мыслями не к врагу, а к Господу. Он внимательно следил за боевыми действиями, собирал самые подробные сведения, его рабочий стол был завален картами и газетами. «Если бы командование армией доверили Иннокентию, — говорили в народе, — Россия выиграла бы Крымскую войну».

Едва узнав о высадке неприятеля в Евпатории, Иннокентий поспешил к Бахчисараю. Но Меншиков отклонил его стремление приехать в Севастополь. Тогда архиепископ отслужил литургию и произнес проповедь о неразумных девах, проспавших прибытие жениха. Сохранилось немало писем преосвященного, в которых он задавал вопросы, неприятные для командования: «Оставленный князем Меншиковым Севастополь что имел тогда для своей необходимости?»; «В продолжение осени и зимы был ли одет наш солдат и дошло ли до него множество тулупов и других вещей?»; «Мог ли быть взят нами обратно Малахов курган и что было бы следствием, если бы он был взят?»[395]

После отбытия из Севастополя Меншикова архиепископ Иннокентий приехал в город, уже не спрашивая разрешения. Отдавая дань защитникам Севастополя, он в проповеди, перефразируя библейские слова, сказал: каждый русский, кому суждено будет приблизиться к городу, должен «изуть сапоги от ног своих, ибо место сие свято есть». Этот день запомнился в Севастополе всем; когда в храме запели «Спаси, Господи, люди Твоя!», у многих выступили слезы. А вскоре по городу разнеслась горестная весть — Нахимов тяжело ранен.

Двадцать восьмого июня в четыре часа пополудни Павел Степанович начал свой обычный объезд бастионов и батарей в сопровождении адъютантов и флаг-офицеров Колтовского и Фельдгаузена. Чувствовал он себя все эти дни неважно — сказывалась непомерная усталость, но все усилия племянника остановить его оказались напрасными. «Как едешь на бастион, так веселее дышишь», — заявил он.

На третьей оборонительной дистанции осмотрели батареи, затем зашли в блиндаж А. И. Панфилова, у него отдохнули, выпили лимонаду — день был жаркий и безветренный, потом поехали на 3-й бастион, откуда слышалась ожесточенная перестрелка. «В 6 часов вечера приехал ко мне Нахимов, — писал Панфилов домой. — А когда он сел на лошадь и я прощался с ним, мне попала пуля в левую сторону груди, но не пробила даже сюртука — странный случай при прощании!»[396]