Нахимов

Не только Завалишин, назначенный ревизором, но и все офицеры по мере прибытия в Кронштадт из отпусков подключались к неусыпному наблюдению за работами. Завалишин в эти два месяца, по его словам, забывал обедать, Нахимов был так занят днем, что на письма братьям и друзьям оставалась только ночь. «Вот уже пятый час утра, а в пять часов мне надобно быть на боте, то я решился всю ночь посвятить дружбе, — пишет он Михаилу Рейнеке. — Тебе, верно, непонятно покажется, какая цель мне писать ночью? А вот какая: что я ранее десяти часов вечера не имею свободной минуты, то с десяти принялся, а к пяти кончу. Не знаю, что со мной будет завтра»[56]. Сохранилось еще короткое письмецо «любезному Мише» с признанием, что в эти летние месяцы его автор стал «похож на сумасшедшего».

Возможно, молодым офицерам и не удалось бы преодолеть нерасторопность мастеровых в порту и сопротивление «портовых деятелей». Но включился главный двигатель всех процессов в России, единственно способный придать ускорение любому начинанию: проводить фрегат в плавание собрался государь. А чтобы в неповоротливом механизме уж точно все винтики и шестеренки заработали, капитан М. П. Лазарев еще и масла подлил — сообщил чиновникам, что не намерен скрывать от императора имена тех, кто мешал доводке фрегата.

Вот тогда-то работа и завертелась: в один день стали делать то, на что прежде требовалась неделя, а то и месяц. Но такой, говоря морским языком, аврал не мог не сказаться на качестве работ, что обнаружится уже во время похода. Все упущения и недоработки потом придется исправлять в доках Англии, там же заменять и поломавшиеся механизмы. Как говорится, столетия идут, а привычки остаются.

И всё же команда Лазарева поработала на славу: «Крейсер» стал образцовым кораблем, а для молодых офицеров, начинавших службу под началом Лазарева, поистине практической школой. Все новшества на фрегате — технические, инженерные, боевые, касающиеся порядка службы и быта, — будут потом распространены на весь Черноморский флот, когда Лазарев станет его командующим. Именно при подготовке фрегата «Крейсер» Нахимов получил первый опыт кораблестроения, а в кругосветке под командованием Лазарева — первый опыт кораблевождения и самой корабельной службы.

Счастлив ученик, имеющий хорошего учителя, но вдвойне счастлив учитель, когда, употребив немалые усилия, видит, что посеянные им семена не только дали всходы, но и принесли обильный урожай. Лазарев был рад, что не ошибся в Нахимове, говорил о нем: «…чист душою и любит море». А Нахимов Лазарева поистине боготворил. Во время обороны Севастополя единственный портрет, который видели в комнате Нахимова, — портрет Лазарева.

Нахимов считал Михаила Петровича идеалом моряка, искренне восхищался тем, что он делал, и по мере сил копировал. В кругосветке это было лишь осваивание прописей; позже он выработает собственный почерк, но всегда из скромности будет повторять, что он лишь ученик. «Я сам прошел тяжелую служебную школу Михаила Петровича Лазарева, — говорил он своему адъютанту в Севастополе, — и за это ему благодарен, потому что стал человеком». «Биография М. П. Лазарева была бы весьма поучительна для наших моряков, если бы нашлись люди, которые ее разработали бы», — сказал как-то Нахимов в беседе с молодыми офицерами. Подаренные ему Лазаревым вещи берёг как зеницу ока, везде возил с собой. Рассказывали забавный случай. Однажды Нахимов попросил матроса принести ему стакан воды: «Да смотри не разбей! Это подарок мне Михаила Петровича Лазарева». Матрос от страха уронить стакан так стиснул его, что нечаянно раздавил.

Итак, фрегат был готов к походу. За несколько дней до выхода из Кронштадта прибыли высокие гости: император Александр Павлович, великий князь Николай Павлович и огромная свита — придворные, адъютанты, камер-юнкеры, молодые офицеры, секретари иностранных посольств. Даже фрейлины императрицы, горевшие желанием попасть на корабль, добрались самостоятельно на двух нанятых рыбацких лодках. Однако вахтенный офицер, не ожидавший дамского вторжения, отказался пускать фрейлин на фрегат, и только после вмешательства Лазарева им разрешили подняться.

Впрочем, не обошлось без курьезов. Некоторые свитские, кому прислуживаться было не тошно, взялись было, чтобы обратить на себя внимание, лазать по вантам и карабкаться по лестницам. Однако накануне ванты просмолили, и многое на палубе было только что покрашено, так что особо рьяные придворные перепачкались в смоле и краске.