Наледь

— Не станет Анастас улыбаться, а возьмет ружье, ответственно тебе говорю. И опасаться тем более не будет, даже спросонья. Ругаться распоследними матюками — это да! Может, и до рукоприкладства дойдет. А что от Волгодонского нам влетит, предсказываю наверняка, — пророчески произнес Яромир. — Анастас с вечера готовился, одной водки четыре ящика прикупил, уже и по графинам разлил, два ведра салатов — «столичный» и «винегрет», кадушка с малосольными огурцами, даже сырокопченый окорок в дом перенес из погреба — верно, сам видал. А твои макаки ему все раздолбают! То-то веселья будет в Учетном переулке!

Хануман в раздумье почесал плешивую голову.

— Вот-вот! Сперва напроказничаешь, потом включаешь мыслительный процесс. Всегда с тобой так. — Яромир погрозил Царю Обезьян пальцем, но после все же сжалился: — Может, в барабан постучать, а?

— Сомнительно, чтоб толку в том случилось. Ведь стая уж далече удалилась, — вздохнул Хануман. И пристыженно покачал головой: — Не услышат.

— Зато мы услышим Гаврилюка! А завтра, между прочим, и мне достанется. За то, что не удержал и допустил. Будто я нянька!

— Друг должен пребывать в сочувствии к другу. И нераздельны оба для окружающего мира в печали и в радости, — изрек сентенцию Царь Обезьян, выжидающе посмотрел на Яромира.

— Интересно получается. Пакости всегда устраивает один, а на орехи достается другому!

Услышав про орехи, Хануман тоскливо вздохнул. С орехами в городе Дорог была беда. То есть, обычные, грецкие, имелись в избытке, но любимые Хаунмановы, сорта «миндаль», отчего-то отсутствовали. Даже в Пановом лабиринте, как не раз жаловался Царь Обезьян, обожавший миндаль до слезной дрожи. Поэтому упоминание об орехах вышло жестоким.

— Не ной, я уж попросил Колю-«тикай-отседова». Обещался привезти на днях из области. В обмен на пачку бабкиного чая. Еле-еле у Матрены вымолил, — утешил Яромир друга.

— Товар лежалый свойственен купцу, но в бедности жеманство не к лицу, — вздохнул еще тяжельше Хануман, но отчасти и повеселел. — Постучи, что ли?

Яромир подхватил барабан за гарусную перевязь, вышел на заводской двор. Со стороны города до слуха инженера донеслись два ружейных, подряд, выстрела. Тогда он, не мешкая более, изо всех сил ударил обеими ладонями по гладкому прохладному боку спасительного инструмента. Потом еще и еще. Спустя минут пять в проем арки скользнула обратно сконфуженная белая стайка обезьян, торопливо скрылась в подсобке. На время происшествие можно было считать исчерпанным. Яромир вернулся в сторожку.

Наутро, прямо с дежурства, не желая дожидаться развязки, Яромир добровольно заявился в Учетный переулок к Гаврилюку, как бы для покаяния. Несмотря на раннее время, Анастас не спал, сидел в глубокой задумчивости на крыльце, подперев щеку прикладом охотничьего ружья.

— С праздничком тебя. Расти большой, не будь лапшой! — подкравшись сбоку, с деланной веселостью прокричал над ухом заведующего Яромир и тут же предусмотрительно отпрыгнул далеко в сторону.

И правильно сделал, иначе получил бы прикладом под дых. Гаврилюк вскочил на ноги, дико уставился на инженера. Выражение его лица обещало мало приятного общения:

— Я сейчас кому-то покажу лапшу! И макароны, и спагетти в придачу! Всю кухню мне засрали! А окорок где? Я спрашиваю, где окорок? Нету его! Сперли! Вместе с хреном!.. Я понимаю еще мясо, — чуть тише произнес заведующий и обречено покачал головой, — но зачем им хрен понадобился, никак в толк не возьму. Целую трехлитровую банку стащили. Свежайшего. Сам тер! Теперь-то где достану? Окорок ладно, у Луки можно половину кабаньей туши занять. Но вот хрен!

— Не переживай так. Я у Нюры попрошу. Мне не откажет — в бабкином погребе целая полка с хреном. Правда, прошлогодним. Зато забористый будет… Ты бы опустил ружье? — на всякий случай попросил Гаврилюка инженер.

— Ладно уж. Вечером-то приходи, не забудь, — нарочито нелюбезным тоном напомнил Гаврилюк. — И стервеца своего приводи, если хочешь.

— Я-то хочу, да вот Хануман не согласится. Теперь особенно. Сам знаешь, он стыдится собственных проказ. Хотя от этого безобразий его меньше не становится, — сокрушенно покачал головой инженер. — Пойду-ка я в чайную, а потом завалюсь спать. Ты уж извини, что так вышло.

— И хрен с ним. Правда, хрен как раз и жалко. Но «окорок с ним» не звучит, — посетовал на жизнь Гаврилюк.

— Не звучит, — согласился Яромир.

По пути в «Эрмитаж» он как-то неожиданно жалостливо подумал о Ханумане. Сидит себе в одиночестве целыми днями на крыше или гуляет в лабиринте. Только репейниковые монстры ему в компанию не годятся, как однажды признался инженеру Царь Обезьян, да и откровенно побаиваются. А по ночам, когда нет дежурства, забирается в сторожку, словно пес в пустую конуру. Тоскливо, наверное, ему там. Хануман, он вообще-то малый общительный.