Наливайко

Карпо стоял, пока не проскакали последние несколько всадников на прекрасных, точно не знавших устали конях. Солнце поднялось уже за полдень, а он все стоял и стоял.

«Так вот каковы они! Значит, это правда. Идут к Острополю, а там в Константинов, к воеводскому замку…»

Сам того не замечая, крепко потирал руки одна О другую. Оглянулся на лес, представил себе свою освобожденную от терна нивку и двинулся обратно через чащу к своему селу, лежавшему в стороне от казачьего шляха.

Дома застал во дворе панского дозорца. Никакой вины за собой не замечал, за клочок росчисти был спокоен: сам пан Синявский велел корчевать терн кто где может и сколько может, — но в сердце что-то ёкнуло: дозорцы спроста не навещают посполитых. На тихое приветствие Карпа дозорец не обратил внимания.

«Верно, не знает о казаках», — подумал Карпо.

— Послезавтра, Карпо, выедешь на бычках с этим новеньким ралом: две недели пану Синявскому на поле проработаешь, пока управимся с посевом.

— Две недели пану Синявскому?

— Да, только две недели… А ты как же думал: даром вон какую росчисть получаешь? Пан велел в этом году на этой росчисти лук посадить… Ну, чего смотришь зверем?

Карпо Богун оглянулся на бычков у яслей, на новое рало под поветью. Из хаты с Ивасем на руках вышла жена Богуна, прислушивалась, какой ответ даст ее Карпо этому надоедливому и ненавистному дозорцу. А Карпо только тревожно смотрел поверх головы дозорца, куда-то в даль, в сторону Острополя, и гневно двигал губами. Слова застряли у него в горле.

Весною дышит вокруг, а тут… этот дозорец… Создавалась земля и злаки на ней, и человек — венец всего живого и мертвого на земле… И неужели, возмущалось все существо Карпо, неужели из человека стал… дозорец? Вон стоит он: через плечо кнут, ввосьмеро плетенный татарским калачом, через другое — торба, как у нищего. В зубах дорогая трубка с цепочкой — панский подарок за верную службу.

Карпо вдруг повернул к повети, на ходу схватил с изгороди долбню и стал немилосердно колотить ею по брусьям рала. Брусья трещали, и это усиливало злость Карпо, — он еще ожесточеннее дробил их в куски, вспоминая, как работал над ними в длинные зимние ночи. Жена хотела крикнуть, остановить, но у нее перехватило дыхание, она будто онемела. Повернулась и, прижимая к груди Ивася, точно защищая его от грозной долбни в руках Карпо, убежала в хату.

— Ты что делаешь, лодырь? Не смей портить рало! С чем на ниву для пана выйдешь?

Карпо отшвырнул ногой кусок разбитого рала, обернулся и тихо сказал:

— Свое бью, хозяйствую…

Но ему показалось, что дозорец не понимает хорошего слова. Раздосадовал еще больше и звонко, с надрывом закричал:

— А ну-ка, вон, иродов сын, с моего двора!.. Не видишь — человек по хозяйству занят? Нет у меня рала, не с чем ехать на панское поле. Нету! Ха- ха-ха!..

Дозорца взяла досада. Заходя во двор, он видел новенькое рало. Глядел зимой, как его делали; «бог в помощь» говорил, когда, приходя к Богуну, здоровался, и засиживался тогда, воняя трубкой и засматриваясь на видную Карпову молодицу… А теперь новенького рала под поветью не стало, лишь обломки его валялись перед глазами. Досада взяла дозорца, да и смех Карпо больно задел его. И не подумал хорошенько о том, как Богун искусно справляется с долбней. Кнут с плеча со свистом взлетел в воздух и протянулся через голову Карпо. Вторым ударом дозорец распорол ему шею. А третий удар повис, рука занемела. Карпо навзлет размахнулся долбней, и дозорец только успел крикнуть:

— Не ударишь, лодырь пог…

— Врешь, собачья шкура… Карпо ударит…

Весна-а!.

Труп дозорца покатился по двору, задевая обломки разбитого рала. Змеей пополз за трупом плетеный кнут, а с другой стороны проложила дорожку струйка крови.

Все замерло, онемело- на миг.

— Кровопийцы, будь вы прокляты, господи прости! Карпо его не ударил бы, — словно перед кем-то оправдывался Богун.

Шагнул к мертвому дозорцу и сплюнул. Еще раз оглянулся в сторону Острополя, потом на бычков, на хату. По-хозяйски бросил долбню под поветь.

— Ну, Карпо Минович, и распахал и посеял. Теперь в казаки. Бить их, иродов, дотла извести, чтоб отродья панского не осталось на земле. Тогда, Карпо, и посеешь, и пожнешь…

А немного погодя на Карповом дворе собрались люди. Труп дозорца все еще лежал у разбитого рала. Издали смотрели на него с омерзением. Кто-то из пожилых рассудительно заметил:

— Закопать нужно ночью, а то, как собака, начнет смердеть, холерою заразит.

Богун вышел из хаты, с губ не сходила закаменелая, злая улыбка. Заплаканную жену в последний раз обнял и поцеловал при всем народе. На боку у Богуна висела старая отцовская сабля.

— Вот наше рало в нынешние времена, люди добрые! — крикнул Карпо соседям, хлопая рукой по сабле. — Панов бороновать надо, а земля пусть немного подождет. Пойдем, кто согласен на это…

И пошел, высоко подняв голову. Не оглядывался, но знал, что идет не один. И действительно, за ним шла большая толпа, вооруженных односельчан. За селом они остановились, низко- поклонившись родному селу, и по целине прошли за Богуном в лес, на большой казачий шлях.