Наливайко

Немногочисленные среди защитников Константинова дворяне томились в замке. Глубокие снега да метели и страшили, и тешили надеждою, что в такую дурную пору даже казаки откажутся воевать. Штаб Януша составляли несколько рыцарей, имена которых были широко известны в стране.

Яков Претвич из Гаврон, трембовецкий староста, прибыл первый на призыв своего старого друга Острожского. Эта дружба не прерывалась с давних пор и действительно была бескорыстной.

Еще в бытность свою литовским гетманом отец старого князя почитал прославленного Бернгарда Претвича и посылал своих сыновей под его опеку. Сын Бернгарда Яков не порывал этой отцовской дружбы и сейчас, словно собственное поместье, взял под охрану замок, не выходя с войсками из его стен.

Молодой и неугомонный сын Михайла Вишневецкого Александр подоспел с Булыгою поздно ночью и наделал шуму со своими людьми на весь город. Где бы ни появлялся Вишневецкий, там становилось не в меру весело, лагерь заражался его огнем.

Януш решил поставить этого рыцаря во главе войска, которое он посылал в поле против Косинского. Вишневецкий не любил считать сил врага. Казаков знал, словно вырос среди них на Низу. Изучив военную тактику казаков, он разгадывал их самые секретные приемы. В течение четырнадцати лет, со дня захвата им левобережных земель, он не раз и сам, бывало, забавлялся легким казакованием, и среди сечевых старшин у него были даже приятели. На защиту Острожских Вишневецкий примчался как на праздник.

Последними, уже на рассвете, к замку прибыли войска Боговитина, Гулевича и Тульского. Сонный князь Януш собрал у себя начальников и приказал Вишневецкому выступить. Но еще долго не могла утихнуть свара в замке. Люди Тульского считали себя обиженными тем, что какие-то крестьяне Боговитина разместились в самом замке, а им, лучше вооруженным, пришлось слоняться по улицам города. Конница Вишневецкого хвастала своими степными конями перед людьми Гулевича, сидевшими на толстозадых и тяжелых лошадях.

И лишь в позднюю обеденную пору двинулось княжеское войско из Константинова.

Первым за замковые ворота и за город выехал на своем резвом коне черкасский рыцарь староста Вишневецкий в сопровождении Яна Тульского. За ними толпой двинулось все войско.

В этом войске не было ни пушек, ни отборной конницы. Комендант Претвич оставил у себя все, какие мог, пушки, а князь Януш задержал при себе в качестве охраны прославленных своих гусаров во главе с сотником Наливайко.

Сотник Наливайко был еще молод. К войску и войнам привык с юношеских лет, но вот теперь воевать с Косинским ему не очень хотелось. Он еще застал Косинского на службе у воеводы Острожского и помнил этого хвастливого шляхтича, который с княжичем Александром ездил в Краков к королю Стефану и вскоре после того получил жалованные грамоты на Рокитное. Не понравился тогда ему этот панок. Но Наливайко привык уважать личную волю, и это в известной степени мирило его с Косинским. Кто бы он ни был, — пусть и такой, какой есть, — но за ним Идут и хорошие люди…

Правда, с пути, которым двигался Косинский, прибегали поселяне и жаловались на притеснения и грабежи. Они искали князя Януша и всегда попадали к сотнику, обязанному оберегать покой главнокомандующего.

На молодую, не тронутую пороками душу жалобы беглецов действовали как вода на раскаленную сталь. Наливайко переставал разговаривать со своими гусарами, ходил по замку туча тучей.

«Где ж правда?» — впервые спросил себя Наливайко.

Мысль эта мучила его. Ответа он не находил, но чувствовал, что не усидеть ему в замке сторожем князя.

Этот польский панок Косинский, без сомнения, побывал не только у царя Федора Ивановича, но и у короля Сигизмунда Вазы: неспроста оба гетмана так мало обращают внимания на этого бунтовщика на Украине. Тут что-то не так. Не волю украинским людям от панов несет Косинский, а лично для себя добивается чего-то, не иначе. Панов ограбишь ли, пан Криштоф, или нет — еще «неизвестно: попробуй-ка их пограбить, вон какую армию ведут на свою защиту! — а украинскому селянину пока что достается от твоих полков, — иначе стал бы он так жаловаться?

И мысль бежала по украинским полям, по одиноким, заброшенным хатенкам и селам в долинах вдоль дорог. Вот… один забежит в хату только воды не замерзшей глотнуть, а другой и до пожитков деда Власа доберется. Зайдет в теплую хату, за стенами остается степная вьюга. Внучка у деда молодая, — кому ж не понравится такой дом…

Мысль не останавливалась, металась по степям, по заснеженным полям. Вот и Гусятин над речкою, отчья хата за лесом над полем. В хате мать у печи захлопоталась, сестра, семнадцатилетняя, взрослая девушка. Отец еще на дворе, а в хату врывается..

Наливайко гнал прочь эти мысли, жгучим морозом пробирало от них даже в теплой гусарской одежде.