Налог на Родину. Очерки тучных времен

Российское государство, поколебавшись, покатилось с ускорением в сторону привычной автократии. Но привычной интеллигенции в ней места уже не нашлось. Последним классическим интеллигентом – брезгливым до чистоплюйства, но не гнушавшимся закулисной торговлей, – был Григорий Явлинский. Дмитрий Быков откликнулся на его уход памфлетом «До свиданья, наш ласковый Гриша», где написал о том, как легко слыть чистеньким, будучи всегда и всего против, но не делая из окопа ни шагу.

Быков был прав, хотя вел себя тоже как интеллигент. Вообще, вся лучшая современная русская литература – Сорокин, Быков, Пелевин – стала сплошным памфлетом, осуществив мечту интеллигентов Чернышевского и Добролюбова о социально направленной и социально ответственной литературе.

Главное интеллигентское качество – быть всегда против, – умершее, казалось, вместе с СССР, вновь возродилось после разгрома телевидения, после посадки Ходорковского, после устройства вертикали и возрождения автократии. Вот откуда у меня порой ощущение, что я снова интеллигент.

4

Когда думаю, почему МЫ проиграли ИМ, то каждый раз прихожу к тому, что НАМ идея оппозиционности была важнее знания или навыка, хотя бы и управления, имевшегося у НИХ. Мы могли писать дерзкие слова, но не умели акционировать издательства. Мы презирали партии Кремля, но не умели (ах, наш ласковый Гриша!) создавать свои эффективные партии. Что партии: толком жилтоварищества не умели создать, потому что договориться не могли.

Те, кто вернул в 2000-х Россию в накатанную колею, были по большому счету все теми же сторонниками древних форм – служения царю, кнута и пряника, – они были ворами и жуликами, но они умели управлять, «решать вопросы», пусть в банях с девками, пусть за чемоданы со взятками, но могли.

Мы кричали, что это гадко, это развратно, это отвратительно – относиться к народу как к скоту, которому лишь бы хлеба и зрелищ, – но умалчивали о том, что производить хлеб и зрелища без помощи тех, кто у власти, у нас получается плохо. По крайней мере, производить тот интеллектуальный товар, что конкурентен в мире. Да, те, кто пел, кто играл в оркестрах, кто танцевал в балетах, – те соревновались с миром на равных. А прочие произведенные нами смыслы имели исключительно домашнее применение.

Это легко объяснить: большинство советских интеллигентов, по крайней мере гуманитариев, были попросту недоучками (это точнее, чем солженицынское «образованщина»). Хорошего образования в СССР, вопреки мифу, вообще не могло быть, потому что образование строится на свободе мысли, изучающей все, что имеет отношение к предмету, – а какая уж тут свобода, если изучать дозволено лишь разрешенное, и даже из запрещенного попадает лишь то, что раздобыть удалось?

Интеллигенты потому так быстро – и часто некрасиво – сдулись в 1990-х, что у них были мечты о дивном свободном мире, но знаний об устройстве этого мира не оказалось. Они звали в Европу, не понимая, что без европейского опыта античной логики, римского права и Римской же церкви Россия Европой быть не может. К тому же наши интеллигенты оказались совсем незнакомы с современной европейской философской, социальной, естественно-научной, экономической мыслью. Они не знали ни полицивилизационной модели Хантингтона, ни футурологических прогнозов Фукуямы, ни меметической теории Блэкмор, Шеннана и Брода, им незнакомы были ни Жиль Делез, ни Жиль Кепель – словом, все то, что часто опосредованно, из газетных статей и телевизионных дискуссий, но вошло в европейское сознание. Для наших философия была лишь мудрствованием, а не картой жизни. Для них развитие общества объяснялось единственной хорошо известной теорией, вульгарным марксизмом. И сегодняшний русский интеллектуал – это все тот же советский интеллигент, только отбросивший стыд и жмущийся к деньгам, то есть к российской власти, потому что не знает, как устроен мир вне ее, не желает этому устройству учиться и не знает, что он этому миру может предложить. Он склоняется к привычному пятивековому порядку и к привычным темам. Поэт и царь. Народ и власть. Интеллигенция и революция. Нигде, кроме как в Моссельпроме.

И если сегодняшний интеллектуал по-интеллигентски ругает царя, ради кортежа которого опять перекрыли движение, или, почитывая блог Навального, грозит кулаком, что народ устроит бучу – я с ними не в одной стае, хотя тоже ругаю, ехидничаю и говорю.

Просто для меня революция, как и любой бунт, есть техническая вещь, свидетельствующая о переходе системы из устойчивого положения в неустойчивое. Это как корабль срывает с якоря.

Если на борту нет тех, кто умеет ставить паруса, то корабль либо разобьется, либо снова будет поставлен на якорь, – и я, пожалуй, предпочту второе. А если есть толковый экипаж, то предпочту идти в море. А уж сорвется корабль или нет – это решает не пассажир, а стихия.

Электронная почта приносит письмо.

Некий блогер устроил опрос.