Налог на Родину

А на этот алтарь и правда кладут жизни – или, по крайней мере, меняют. Шеф-повара Ален Зик и Бернар Луазо кончали с собой, потеряв высокие оценки гидов «Мишлена» и «Го-Мийо». А главный редактор журнала «Афиша Мир» Алексей Зимин, оставив успешную работу, однажды уехал из России учиться в кулинарную школу Cordon Bleu (где один из его сокурсников, провалив экзамен, тоже пытался покончить с собой, но откачали). То есть служение своему делу – это жизнь, это серьезно.

Зато, вернувшись, Зимин возглавил журнал «Афиша Еда» и, самое главное, открыл с группой товарищей кафе Ragout – чуть не единственный в сегодняшней Москве кулинарный оазис с невысокими ценами. Господи, какой там суп из порея с сырными гренками! Какие тартар и свекольный салат! Как изощренность прикидывается наивной простушкой! (В прочих модных заведениях – наоборот…)

В таких, как Зимин, моя вера.

Если у него будут последователи, однажды эталонные кислые щи будут варить под каждой российской березой.

Если же нет, то все березы порубят на капусту – и придется искать во Франции убежища, хотя бы гастрономического.

2010

Имперские слезы

Нам свойственно имперское сознание. Это не режиссер Михалков сказал. Так полагают миллионы русских людей безо всякой режиссуры. Под империей они подразумевают расстояния, масштабы и страх, производимый властью. Увы, к имперскому сознанию это отношения не имеет

Как-то в разговоре со студентами (человек пятьдесят ходят на мой мастер-класс в МГУ) я обронил, что русские – весьма юная нация, потому что определяют себя в основном отрицанием. Мы не хотим быть похожими на американцев, китайцев, немцев, финнов, тунгусов – не говоря уж про друзей степей калмыков.

Отрицание – подростковая черта, с нее начинается самоопределение: Мишка – козел, Катька – дура, я не такой. Взрослый человек определяет себя по-иному: он знает, что любит, например, симфоническую музыку и академическую греблю, что сближает его с Михал Петровичем и Екатериной Сергевной. Я хотел добавить, что вечное русское детство объясняется чередой исторических обнулений, взять хоть 1917-й или 1991-й, но по тихому гулу в аудитории понял, что со мной не согласны.

Ну хорошо, развернул я разговор, а если попробовать позитивно себя идентифицировать? Ведь определяют же себя, скажем, немцы через Ordung, то есть через «порядок», синонимичный точности и аккуратности? А в чем наша идея? Вот нам, русским, свойственно особое сверхнациональное, имперское сознание, которое определяет российское бытие в системе особенных – евразийских – координат? Ритм нашего развития и территория нашей ответственности измеряются континентальными масштабами? (Кавычки с цитат михалковского «Манифеста просвещенного консерватизма» я благоразумно опустил.)

О да, – был мне ответ.

А что такое империя? – спросил я.

Империя, ответили студенты, это огромные расстояния, территории. И подчиненные народы. И уважение. То есть внушаемый метрополией страх. И ресурсы покоренных территорий. И борьба за ресурсы.

То есть они прилежно воспроизвели тот шум времени, который слышали каждый день. Что империя – это когда много и страшно, но без чего мы, русские, не можем жить. Такой у нас характер, особенный такой. Что студенты! Знавал я одного сильно пьющего и нигде не работающего мужичка, пропившего все, включая собственную жизнь, – но он готов был убить любого за одну мысль вернуть японцам Курильские острова. А вот мысль вернуть Аляску – напротив, грела его неимоверно. И анекдот не в том, что точно так же думали и думают многие поклонники группы «Любэ». Анекдот в том, что империя для поклонников «Любэ» состоит лишь из расстояний да подчинения.

А ведь суть империи не в расстояниях и даже не в ресурсах заморских территорий.

Империя – это вообще не вопрос выгоды. Империя – это вопрос ответственности за идеи. (Да, я знаю, что эти утверждения заставляют моих современников смеяться. Современные русские вообще отчего-то путают империю с кассой.)

Потому что империя – это сила, дозревшая до осознания ответственности за мир. Осознавшая свою миссию в мире.