Наложница фараона

Андреас побежал к дому — постучаться и позвать мачеху. Но вместо того, чтобы работать по хозяйству, делать домашние дела, она сидела под навесом в праздничном платье из полупрозрачной желтой ткани. Волосы она распустила по плечам, и большой костяной гребень с тонкими частыми зубцами положила перед собой на маленьком столике. Но она сейчас не причесывалась, а держа в левой руке бронзовое зеркало за его резную рукоятку, набирала из маленькой костяной баночки на расширяющийся книзу деревянный стерженек густую красную краску и красила губы.

Она сидела боком к Андреасу. Он видел ее длинные черные волосы, такие густые, словно покрывало; ее сильно выпуклые яркие губы; и один глаз, вытянутый, с большим круглым и очень темным зрачком.

Андреас усмехнулся. Он знал, что это дурно, то, что она вместо того, чтобы заниматься домашними делами, красится и наряжается. Но он не собирался рассказывать об этом отцу. Пусть они сами разбираются между собой, ссорятся и мирятся, как у них это бывает. Андреас уже давно заметил, что отец прощает своей жене ее лень и жадность и то, что она часто бывает злой. Андреас даже знал, почему отец прощает свою жену. Потому что отец получает от нее телесное наслаждение, которое дает женщина, это очень гадко, если из-за этого человек перестает различать, где добро, где зло, или даже просто потворствует злу…

— Эй! — Андреас громко окликнул женщину. — Открой амбар, отец послал меня взять еще зерна.

Она даже не обернулась. Только сказала:

— Открой сам. Ключ на крюке под навесом.

Она говорила небрежно и равнодушно. И эта равнодушная небрежность была бы в прежней жизни оскорбительна для Андреаса. Но сейчас ему было все равно.

Он взял ключ, пошел к амбару, отпер, и наполнил корзину зерном. Затем, оставив корзину, запер амбар снова и отнес ключ на прежнее место. После этого Андреас, удерживая на плече большую корзину с зерном, пошел быстро к воротам.

— Эй, парень! — окликнула его неожиданно мачеха. Теперь в голосе ее сквозь прежнюю равнодушную небрежность пробивалось какое-то странное любопытство.

Андреас приостановился и повернул к ней голову. Ему и самому сделалось любопытно, что это с ней.

Теперь он видел все ее лицо. Ее выпуклые приоткрытые губы казались истомленными, будто она очень хотела пить; ее длинные глаза с большими круглыми, очень темными зрачками смотрели на него, будто делая его совсем крохотным, как фигурка глиняная, ушебти, которого кладут в гробницу, чтобы он в царстве мертвых служил человеку; и ее глаза будто хотели втянуть этого уменьшенного, крохотного и оцепенелого Андреаса вовнутрь ее существа. Взгляд этих глаз был такой густой какой-то и углубленный в себя, взгляд молочной коровы или козы…

Видел ли Андреас эту женщину в прежней своей жизни? Он не помнил совсем. Но в то же время ему казалось, что она была всегда, и не только в его жизни, а просто была, как бывает густая пыль стелется в воздухе, забивается в глаза, в нос и в рот; и берется неведомо откуда, и докучна, и раздражает, и как-то странно почему-то нужна…

Сквозь полупрозрачную ткань просвечивал ее плотный, немного выступающий живот с большой пупочной впадиной…

— Ты сколько зерна взял? — спросила она.

В голосе ее не было никакой злобы, только то самое любопытство. Но вопрос ее все же был вопросом жены хозяина дома. И Андреас быстро ответил.

— Отец велел набрать полную корзину.

— Ну и сколько там всего? Да ты на бойся… — теперь она говорила чуть ли не с ласковостью в голосе.

— Я не боюсь, — Андреас чуть дернул свободным плечом. — В корзине три меры пшеницы и две меры ячменя. Всего — пять.

Она медленно поднялась. Тело у нее было длинное, но не худое. Она странно как-то вильнула мускулистым животом и немного приподняла обе груди руками. Ткань платья совсем обтянула груди.

Андреас знал, что то, что она делает, непристойно. Нет, он об этом не скажет отцу. Но ему сделалось тревожно как-то, захотелось уйти скорее. Он быстро пошел. Но ее голос настиг его, такой громкий и властный.

— Подожди!

Он снова остановился. Но нет, он не будет глядеть на нее. Он лучше уйдет из дома своего отца, куда глаза глядят. Ведь существуют какие-то люди, какая-то жизнь, за пределами этой его жизни…

Но все же о самой возможности такого своего ухода он подумал со страхом. Ему было страшно покинуть отца и все привычное…

«Ах, если бы не было вовсе этой женщины!..» — впервые ясно подумал он…

— Посмотри на меня! — приказала она противным порочным голосом. — У тебя такая светлая смуглая кожа, такое чистое тело. И весь ты — легкий такой и сильный…

Он молчал и словно окаменел, спиной к ней, с тяжелой корзиной на плече…

— Идем ко мне! — в голосе ее запела нарочитая истомность. — Полежим вместе. Это пойдет тебе на пользу. А после я сотку тебе праздничную одежду из тонкого полотна; и отцу твоему скажу, чтобы он купил тебе наконец-то сандалии… — она рассмеялась.

И тут, впервые в этой своей жизни Андреас почувствовал себя оскорбленным; оскобленной всей этой нечистотой. Он резко повернулся к ней.