Наложница фараона

Он стал рассказывать какой-то смешной случай из своего детства, когда он ходил в монастырскую школу. Она почти тотчас позабыла, что же он рассказывал… Он говорил, а она тотчас забывала… оставался только милый голос… Она сидела на полу близко к нему. Он сидел на прежнем табурете. Она стала смеяться и вдруг быстро положила голову на его колени — хотела спрятать смеющееся лицо… И тотчас же смутилась, откинулась чуть назад и прикрыла лицо ладонями. Но он своими милыми пальцами отнял ее ладони от ее лица и тоже смеялся… Когда смеялся, не оставалось и тени безумия — милое умное и доброе лицо…

* * *

Андреас теперь часто бывал в доме Гирша Раббани…

* * *

Однажды Сафия попросила, чтобы Андреас подал ей моток ниток для вышивания. Мотки лежали кучкой на полке. Андреас заметил игрушку — пестро раскрашенного деревянного петуха. Эта игрушка показалась ему странно знакомой, но он не помнил, где он мог видеть ее; у него, кажется, не было в детстве такой игрушки. Он подал Сафии моток, какой она просила; взял в руку петуха и, показывая ей, посмотрел на нее вопросительно.

— Это моя детская игрушка, — сказала она и вдруг засмеялась. Теперь она часто смеялась и чувствовала свой смех легким и свободным.

— Где-то я видел эту игрушку, — задумчиво сказал Андреас.

Она совсем оживилась и стала рассказывать ему, как отец принес эту игрушку домой; петух был облезлый, грязный; отец нашел его в куче мусора, увидел. Денег у отца было мало и он обычно игрушек ей не покупал, она играла обрезками кожи и пряжками для башмаков. Она обрадовалась настоящей игрушке и отец был рад; он все повторял, что это подарок, подарок. Он сам вымыл и заново раскрасил деревянного петуха. Сафия долго играла с этой игрушкой, и сейчас еще любит смотреть на нее…

— Где-то я видел эту игрушку, — снова повторил Андреас. — Вдруг мне начинает казаться, что она была моей… Но нет, у меня такой игрушки не было… Петух — веститель зари, — произнес он снова задумчиво.

— Давайте я подарю вам эту игрушку, — сказала Сафия, чуть приподымаясь. — Мне так приятно будет подарить вам что-то, что мило мне…

— Нет, не надо, — быстро и как-то отчужденно выговорил он и поставил игрушку на полку…

Андреас был тогда слишком мал и не смог запомнить, как подарил Вольфу деревянного петуха; и Вольф взял игрушку, чтобы отдать своей дочери Алибе. Но Алиба не любила игрушек, она бросила деревянного петуха, и в конце концов он оказался в той самой мусорной куче, где его и углядел Гирш Раббани…

Андреас не садился, стоял. Сафия почувствовала, что настроение его как-то переменилось, почувствовала это внезапное отчуждение. Она не знала, что сказать, и сказала тихо:

— Эту игрушку отец нашел где-то вскоре после того, как я увидела вас, я помню…

Андреас молчал.

— Вы даже еще не рассмотрели, как надо, мои ковры, — сказала она. И подумала, что не надо было сейчас такое говорить.

Он едва взглянул на два готовых маленьких ковра, лежавших в стороне, чуть поодаль от станка.

— Вы всегда смотрели на тех, кто приходил к вашему отцу заказывать обувь? — спросил он вдруг строго и повелительно.

— Я смотрела на вас, — отвечала она тихо.

— Вы хотели выйти замуж? Вам нравились мальчики, юноши? — спрашивал он все так же повелительно.

— Нет…

— Погодите, не отвечайте; я знаю, что нравились…

— Нет…

— Почему вы не подошли ко мне, когда я был молод и здоров? Не хотели? — жестко спрашивал он. — А теперь почему вы любите меня? Потому что я заговорил с вами? Но я так заговариваю со всеми. Внутренняя тревога подгоняет меня много говорить, чтобы не замкнуться в молчании своего безумия…

— Вы не безумны, — быстро перебила она, не думая, что за слова говорит ему. — И даже если вы и безумны, я все равно люблю вас!..

Но его охватил внезапный тоскливый страх. Неужели это она и есть? И это с ней он будет до самого конца своей жизни? Но она так некрасива, и немолода, почти стара… Но он уже знал, что с ней он будет до самого конца… она последняя и единственная… И он уже сам не понимал, противится он еще, или уже ищет повода для согласия, и даже радуется…

Ему захотелось уйти от нее сейчас.

Он быстро вышел в мастерскую. Но, должно быть, сапожник куда-то ушел из дома, в мастерской никого не было. Она быстро вышла вслед за ним. Он вдруг понял, как она боится, что он уйдет. Он почувствовал ее боль и пожалел ее. Подвинул табурет и сел у очага. Она стояла перед занавеской, неловко бросив тонкие в темных узких рукавах руки вдоль тела…

— Я больше не хочу видеться и говорить с вами, — сказал он, глядя не на нее, а на огонь.

— Я неопытна; не знаю женских способов, как привлечь вас… — она сжала пальцы обеих рук и заговорила быстро, лихорадочно и уже со слезами в голосе. — Я люблю вас не для того, чтобы выйти за вас замуж, или как-то по-иному стеснить вашу свободу. Я хочу, чтобы от моей любви вы были даже свободнее, чем прежде, когда меня не было… Я хочу, чтобы вам было хорошо, хочу помогать вам, когда вы почувствуете, что вам нужна помощь…