Наложница фараона

В дождь Андреас останавливался у окна и смотрел, как из водосточных труб, из драконьих пастей потоками извергается дождевая вода. Как-то это зрелище занимало его. Однажды он увидел на балконе большое голубиное яйцо. Он тотчас позвал мать и они пожалели, ведь на голом камне птенец не вылупится. Но Андреас все же просил мать не трогать яйцо, чтобы не спугнуть голубку. Каковы же были удивление и радость, когда птенец все же вылупился и они увидели его рядышком с его матерью. Затем он еще подрос, она стала учить его летать, и после они вместе улетели. Этот случай запомнился Андреасу, он порою этот случай вспоминал и улыбался.

В комнате матери помещалась изразцовая печь, почти такая же, как в их прежнем жилище, и нагревавшая обе комнаты, так что в холодную погоду и зимой было очень тепло, и можно было холодными вечерами запекать каштаны и готовить пиво с корицей и сахаром. Андреас все намеревался позвать мастера хорошего и переделать изразцы, ему хотелось новые, с другим, более изящным и красивым рисунком; но так и не довелось ему исполнить это свое желание.

Когда бывало холодно на улице, матери все казалось, что холодно в комнате сына, ведь печь была в ее комнате. Перед сном она приходила в его комнату и нагревала его постель медной грелкой с наложенными в нее углями. Она часто спрашивала его, не холодно ли ему ночью, и хотя он всегда отвечал, что нет, она будто и не помнила и спрашивала снова. Ночью она бесшумно как тень возникала в полутьме комнаты сына и укрывала его еще одним теплым одеялом. Утром он выходил к ней и говорил:

— Мама, зачем? Мне ведь не холодно…

Но она отвечала уже немного почти старчески ворчливо:

— Не холодно не холодно, а ноги у тебя совсем холодные были ночью!..

И тотчас напоминала ему, чтобы он не забыл надеть поверх теплых чулок носки из толстой шерсти.

Другому юноше эта материнская заботливость показалась бы, наверное, докучной; наверное, он принялся бы нетерпеливо и досадливо противоречить матери, как это обычно и бывает; и в результате оба чувствуют себя мелочно озлобленными, обиженными и издерганными, словно обоих их долго и бесцельно дергали, как дергают ребятишки деревянных кукол на ниточках. Но Андреас был не таков. Он способен был как бы чувствами своими проникнуть в душу матери, все понять, и потому всегда говорил с ней ласково и улыбался ей, исполнял ее просьбы, хотя и чаще всего исхитрялся потихоньку снять открыто надетые носки из толстой шерсти и уйти в чулках. Он никогда не грязнил свою чистую душу мелочными ссорами с матерью, а если даже и противоречил ей, случалось, то всегда с улыбкой добро-насмешливой и милой, и всегда уступал ей. Улыбка сразу делала его похожим на мать, сразу становилось ясно заметно, что у него такой же мягко закругленный кончик носа, как у нее…

* * *

Когда Элиас Франк пришел к Гогенлоэ по поводу дела Елены, тот спросил о его сыне, правда ли, что мальчик уже известен как хороший мастер. Элиас Франк скромно отвечал, что, пожалуй, это правда. Гогенлоэ тогда мимоходом сказал, что, вероятно, закажет Андреасу кое-какую работу. Но прошло не так уж мало времени, Андреасу исполнилось пятнадцать лет, и только тогда Гогенлоэ вспомнил о своем намерении.

Однажды вечером пришел из городского дома Гогенлоэ в скромное жилище Андреаса и его матери слуга в одежде традиционных цветов семейства Гогенлоэ, то есть в черно-красной, и передал, что его господин просит Андреаса Франка завтра явиться в городской дом Гогенлоэ. Понятно было, что, в сущности, это и не просьба, а приказ. Елена разволновалась и плохо спала ночью. Вроде бы никакая опасность не грозила ее сыну, но любая возможность, любая невольная нужда в общении с высшими, знатными и богатыми, всегда вызывала в ее душе волнение и страх. Андреас не боялся, старался успокоить мать, но чувствовал, что и ему сделалось как-то немного тревожно и не по себе. На следующий день он отправился в городской дом Гогенлоэ. Там его не хотел впускать привратник и даже замахнулся на него.

— Скажите, что пришел Андреас Франк, ювелир, скажите вашему господину, — спокойно сказал Андреас привратнику.

— Нет здесь моего господина и не стану я уходить со своего места ради мальчишки, который сам не знает, что говорит!

Андреас почувствовал досаду и хотел было уйти, но представил себе, как встревожится мать, когда ему придется рассказать ей, что привратник не пустил его и что он подосадовал и ушел. Андреас терпеливо повторил свою просьбу. Тогда привратник замахнулся на него и воскликнул (видно, был человек с больным, уязвленным самолюбием):

— Эти грязные христопродавцы так и лезут повсюду! — воскликнул привратник.

Андреас не сразу понял, о чем идет речь и за кого его принимают. Но быстро понял и не ощутил ни унылой растерянности, ни досады, ни злобы, а только ответил с достоинством:

— Я такой же христианин, как и ты. И поэтому пойди, добрый человек, и скажи о моем приходе. Я — Андреас Франк, ювелир, мне велено прийти сюда.